Обитаемый остров

;Может быть, ты видел?" - спросил бригадир. "Да, только что, - сказал штатский веско. - И заметь, не в первый раз... Я жив, он мертв, о чем нам говорить? Так, кажется, у Верблибена?.." Ротмистр Чачу вдруг поднялся, подошел вплотную к Максиму и прошипел ему в лицо снизу вверх: "Как стоишь, кандидат? Куда смотришь? Смир-рна! Глаза перед собой! Не бегать глазами!" Несколько секунд он, шумно дыша, разглядывал Максима - зрачки его бешено сужались и расширялись - потом вернулся на свое место и закурил.

- Так, - сказал адъютант. - Остались: Орди Тадер, Мемо Грамену и еще двое, которые отказались себя назвать.

- Вот с них и начнем, - предложил штатский. - Вызывайте.

- Номер семьдесят три-тринадцать, - сказал адъютант.

Номер семьдесят три-тринадцать вошел и сел на табурет. Он тоже был в наручниках, хотя одна рука у него была искусственная - сухой жилистый человек с болезненно-толстыми, распухшими от прокусов губами.

- Ваше имя? - спросил бригадир.

- Которое? - весело спросил однорукий. Максим даже вздрогнул: он был уверен, что однорукий будет молчать.

- У вас их много? Тогда назовите настоящее.

- Настоящее мое имя - номер семьдесят три-тринадцать.

- Та-ак... Что вы делали в квартире Кетшефа?

- Лежал в обмороке. К вашему сведению, я это очень хорошо умею. Хотите, покажу?

- Не трудитесь, - сказал человек в штатском. Он был очень зол. - Вам еще понадобится это умение.

Однорукий вдруг захохотал. Он смеялся громко, звонко, как молодой, и Максим с ужасом понял, что он смеется искренне. Люди за столом молча, словно окаменев, слушали этот смех.

- Массаракш! - сказал, наконец, однорукий, вытирая слезы плечом. - Ну и угроза!.. Впрочем, вы еще молодой человек... Все архивы после переворота сожгли, и вы даже не знаете, до чего вы все измельчали... Это была большая ошибка - уничтожать старые кадры: они бы научили вас относиться к своим обязанностям спокойно. Вы слишком эмоциональны. Вы слишком ненавидите. А вашу работу нужно делать по возможности сухо, казенно - за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою левую руку. Мне ее отпилили в доброй довоенной охранке, в три приема, и каждый акт сопровождался обширной перепиской... Палачи выполняли тяжелую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно. Только очень большим усилием воли я удержался тогда от болтовни. А сейчас... Я же вижу, как вы меня ненавидите. Вы - меня, я - вас. Прекрасно!.. Но вы меня ненавидите меньше двадцати лет, а я вас - больше тридцати. Вы тогда еще пешком под стол ходили и мучили кошек, молодой человек...

- Ясно, - сказал штатский. - Старая ворона. Лучший друг рабочих. Я думал, вас уже всех перебили.

- И не надейтесь, - возразил однорукий. - Надо все-таки разбираться в мире, где вы живете... а то вы все воображаете, будто старую историю отменили и начали новую... Ужасное