Иное

— Псов надо учить, — нравоучительно провозгласил удовлетворённый Голан, вдыхая жизнь поверженного бунтовщика, и грозно взглянул на тех двоих, что остались в живых. — Ну, а вы тоже против святого убийства?

Пацифисты задрожали, попятились, блея на ходу что-то в своё оправдание, потом разом повернулись и что было сил бросились наутёк.

— То-то, — подвёл черту Голан. — Вислоухий!

Из ближайших кустов выкатился толстун с гнусной рожей и заржал.

— А здорово ты их, а, Голан? Лихо! Вот бы мне так научиться.

Он вскочил на пустую бочку из-под маринованных сморчков и заплясал, вихляя массивным задом и цокая языком от блаженства.

— Вот потеха! Ты теперь Верховный Правитель! Ха-ха-ха! Умора!

— Сократись! — гаркнул Голан. — Пока я не проткнул твоё жирное брюхо!

Физиономия Вислоухого удивлённо вытянулась.

— Ты чего, Голан? Ты что, забыл?

— Это ты забыл, смерд, что стоишь перед Инкарнацией Господа Бога, Верховным Правителем, Голаном Первым! Пади ниц, Вислоухий!

Вислоухий медленно сполз с бочки и испуганно округлил единственный глаз,

— Голан, ты что?.. — шёпотом спросил он.

— Ниц!! Ну! — взревел Голан, и Вислоухий бухнулся в голубую пыль. — Так-то. Будешь послушен — сделаю своей Тенью. Понял?

— Понял, мой Повелитель.

— Тогда — во Дворец!

Голан влез в бочку. Вислоухий повалил её на бок и покатил на восток, пыхтя, кряхтя и отдуваясь. Неожиданная спесь старого друга и сообщника чрезвычайно удручали его. Но стать Тенью не мог мечтать он даже в лучших своих снах.

Из-за холма вылетела группа всадников и в один миг окружила Повелителя и его Тень.

— Кто? — рванул лужёную глотку глава разъезда.

— Верховный Повелитель материального мира, — испуганно молвил Вислоухий и дрожащим пальцем указал на бочку.

Голан неуклюже выскочил из бочки и надменно воззрился на главного всадника.

— Ниц, псы!

Дружный, квакающий хохот послужил ему ответом.

— Вы слышали? Ниц! Ха-ха-ха!

— Тень! — Голан в ярости обернулся к Вислоухому. — Во Дворец Каземата!

— Стоять! — гаркнул всадник. — За псов ты ответишь, убийца. Я узнал тебя: ты — Голан. По тебе плачет спица палача, преступник.

— Голан казнён, — возразила Тень чуть слышно. — В его теле — Инкарнация Господа Бога.

— Инкарнация? — удивлённо спросил всадник, теряя уверенность. — Что ты мелешь, дурак?

— Запомни эти рожи, Тень, — молвил Голан зловеще. — С них и начнём.

Всадники испуганно попятились. Они уже начали понимать, что эти двое не блефуют.

Голан снова втиснул своё жирное тело в бочку.

— Во Дворец! — раздался его утробный глас.

Вислоухий, озираясь на двигавшихся за ними на почтительном расстоянии всадников, вновь покатил бочку на восток.

Внезапный порыв ветра вместе с поднявшейся пылью донёс до них отчётливую аммиачную вонь. Не дожидаясь монаршего указа, Вислоухий остановился и обратил единственный глаз в ту сторону, откуда примчался ветер. Голан высунул нос из бочки и принюхался.

— Война окончена, — сказал он и смачно сплюнул под ноги Вислоухому. — Победа и смерть. Моя победа и их смерть.

Словно в подтверждение его слов очередной порыв ветра швырнул ему в лицо нечто похожее на пустой полотняный мешок. Ещё пара таких мешков вяло, подобно кустам перекати-поля, проволоклись по пыльной земле. Всадники обалдело вертелись на своих неказистых лошадёнках, пытаясь постичь происходящее. Вскоре уже вся долина пестрела прыгающими, скачущими, переваливающимися с боку на бок пустыми мешками.

Это были трупы погибших толстунов, которых Голан своей монаршей властью послал умирать в ознаменование своего восшествия на великий престол.

Верховный Правитель самодовольно ухмыльнулся.

— Дело сделано, господа. Святое убийство свершилось.

Испуганные всадники бросились врассыпную.

ЯВЬ

— Ваш билет!

Я с неохотой возвращаюсь в серый будничный мир объектов. Надо мной завис контролёр. Вернее, зависла, ибо это — женщина. Немолодая, некрасивая, с красным от напряжения лицом, во взгляде — настороженность и готовность к прыжку. Тигрица, вышедшая на охоту.

Любопытно. Все контролёры считают, что безбилетник — это некая норма, пассажир же с билетом (или с прокомпостированным талоном, что более отвечает духу современности) являет собой вопиющее отклонение от нормы. Едва поднявшись на первую ступеньку автобуса (или любого другого вида городского транспорта), контролёр a priori видит в плотной толпе пассажиров потенциально нормальных людей, то есть безбилетников. Просеивая их сквозь своё контролёрское сито, он пытается выявить этих потенциально нормальных, и всякий раз, когда ему это удаётся, испытывает неописуемую радость. Радость не только оттого, что не перевелись ещё на Руси нормальные люди, а от предстоящего бурного объяснения с ними, которое, как показывает опыт, неизбежно: ни один нормальный, или иначе «заяц», никогда не спешит сознаться в своей нормальности. И свой долг этот потрошитель пассажирских душ видит именно в том, чтобы втолковать этому нормальному «зайцу», что он нормален, нормален до мозга костей, и в знак своей правоты суёт ему квитанцию. И уже совершенно неважно, что квитанция та стоит десять тысяч рублей (когда-то она обходилась всего в один рубль).

Я порылся в карманах, но билета там не нашёл. Тигрица замерла, почуяв добычу, глаза её засветились хищной радостью. Наконец-то хоть один нормальный! — словно говорили они.

— Ваш билет! — повысила голос контролёрша. Лицо её пошло лиловыми пятнами — наверное, решил я, от предвкушения схватки.

Я пожал плечам. И тут же почувствовал, как в моё тело, где-то в области ключицы, впиваются костлявые пальцы. Хватка поистине оказалась железной — тигрица охотилась всерьёз.

— Только не говорите, что вы его потеряли! — взвизгнула она на весь автобус, умело скрывая ликование под маской профессионального гнева.

Вот ещё! Я и не собирался ничего говорить. Зачем? Меня это касается менее всего.

Как правило, поимка контролёром безбилетника приковывает внимание остальных пассажиров. Этот раз не был исключением. Мощная аура, кишащая бурными страстями и испускаемая контролёршей в душную атмосферу автобусного салона, заразила, затопила весь автобус. Затаив дыхание, пассажиры — и нормальные, и те, кто таковыми не являлись — с жадностью взирали, прислушиваясь и принюхиваюсь, к разыгрывающемуся поединку. На чьей стороне окажется перевес?

— Так это что же получается, у вас нет билета? — с крепнущей надеждой, почти с уверенностью, вопросила контролёрша.

Я снова пожал плечами. (Похоже, этот жест стал для меня единственной реакцией на любые поползновения мира объектов вторгнуться в мир моего «я»).

— Я так и знала! — обрадовано взвизгнула тигрица. — У него же всё на лице написано! (то есть то, что я нормален; осталось лишь выдать свидетельство о моей нормальности и взять с меня, так, между прочим, для проформы, причитающуюся ей мзду).

Далее ритуал предписывал определённую, отнюдь не малую, порцию нравоучений. Констатация факта моей нормальности умело вуалировалась негодующим словоизвержением, обвинениями в порочности, аморальности и всех возможных земных грехах. Видимо, имелось в виду, что я должен был почувствовать себя закоренелым преступником, в лучшем случае — убийцей с многолетним стажем или насильником малолетних. Не сомневаюсь, что окружающие именно это и почувствовали. Пузатый тип с обширной плешью, сидевший рядом со мной и до сего момента с жадностью прислушивавшийся к обвинительной речи новоявленного прокурора, с опаской отодвинулся от меня. Но гневная речь контролёрши пропала втуне: я был надёжно защищён и от неё, и от всего эфемерного мира объектов своим интравертирующим сознанием; вовне меня просто не существовало, мой мир был ограничен моею телесною оболочкой, служившей мне надёжным экраном. Я остался невозмутим и спокоен.

Плечо мое заныло от судорожного прикосновения её когтистых пальцев: она довела себя до исступления, почти до экстаза.