Люди со звезды Фери

В голосе Гускина слышалось облегчение. «Не слишком ли рано?» — мелькнуло у меня в голове.

Слишком рано. Мне в спину ударила стена расширяющегося с чудовищной скоростью газа, под веками заполыхали красные солнца, крутясь, я перелетел через вершину холма и потерял сознание.

Не знаю, как долго это продолжалось. Но не особенно. Иного не допустила бы вмонтированная в скафандр аппаратура. Но мир, который я увидел, очнувшись, был так не похож на мир запомнившийся, что вполне могли пройти годы.

У планеты оказалась подходящая атмосфера. Случись по-другому, меня бы уже не было. От колен и ниже моего скафандра остались одни лохмотья. Пояс был сорван. Только шлем, когда я осторожно ощупал его пальцами, казался неповрежденным. Его аппаратура действовала нормально. Уцелели сигнальные индикаторы. Один из них, мерцая лихорадочным пульсом, давал знать, что скафандр поврежден.

Я поглядел перед собой и поразился. С невольным страхом провел пальцами перед глазами. Опять наткнулся на поверхность шлема и успокоился. Помотал головой. Это не помогло.

Услышал глухое гудение. Вскочил на ноги и напрягся. Напрягая зрение, выставил перед собой руки, словно собираясь смягчить предстоящий удар. Но ничего не произошло.

Я переждал с минуту и огляделся. Дым. Я был заключен в тесном, черном коконе. Стенки его были сотканы из узких полосок, но света между ними проникало недостаточно даже для того, чтобы разглядеть собственные руки.

Датчик излучения не шевельнулся. Индикаторы молчали. Значит, излучатели не имели с этим ничего общего. Удар последовал снаружи. С суши или с океана? Не так и важно. Раз они не были знакомы с термоядерным оружием… по крайней мере, раз они его не использовали.

Я поднялся и вызвал Гускина. Он не отвечал. Антеннки скафандра, скорее всего, все-таки не выдержали. Меня успокоило зрелище голубой ниточки пеленга, перечеркивающей миниатюрный экран под креплениями шлема. Направление.

Я с трудом выбрался наружу. Это движение сопровождалось звуками, словно лопались удерживающие меня много лет веревки. Я почувствовал, как земля выскальзывает у меня из-под ног и на мгновение зажмурил глаза.

Все же я шел. Причем — не в направлении вездехода. Глупость, но дым этот, или что там было, создавал иллюзию безопасности.

Я шел в противоположную сторону. Туда, где только что были люди. Я уже приблизительно понимал, что именно произошло. В любом случае, не я был объектом нападения. Я бы не сумел защититься. На это у меня не было ни единого шанса. Если же я жив, значит, все представление разыгрывалось между «странствующими склонами» и Реуссом с его товарищами.

Только тут я понял, что даже не разглядел их как следует. И не мог бы теперь определить даже то, шли ли за биохимиком мужчины или женщины. На «Аниме» находились две специалистки, совсем недавно появившиеся на Базе, Иба и Нися.

Впереди посветлело. Я сделал еще два шага и остановился. Носки моих ботинок коснулись неподвижной поверхности океана.

В дыму мигали слабые отблески. Я вспомнил об облаках, повисших над планетой, о просветах в их клубящейся массе, словно в тех местах небо желтым пламенем.

Я свернул и пошел вдоль пляжа. Брел я не спеша, стараясь придерживаться береговой линии. А потом, в метре перед собой, обнаружил темный, угловатый силуэт. Я сделал еще шаг вперед и оказался на полном свету. Стена дыма осталась позади. До самого предела видимости расстилалось пространство, на котором ничего не происходило. От черных колодцев в океане не осталось и следа. Горные склоны и широкие откосы, ведущие к самым вершинам, покоились в неподвижности. Даже самый слабый шелест не нарушал тишину.

Прямо передо мной лежал человек. Реусс. Мне не понадобилось даже наклоняться, чтобы удостовериться. Он был мертв.

Он умудрился уцелеть все это время. Он ждал нас. Ждал именно этого момента, чтобы погибнуть. Пожалуй, это даже излишне невежливо.

Позади себя я услышал тихий звон, словно бы от до предела натянутого каната. Звук становился ближе, отчетливее. Я не сомневался, что Гус отыщет меня. Если уж в моем скафандре уцелел сигнал пеленга, то он тем более должен был получать импульсы, высылаемые телеметрической аппаратурой моего скафандра. Но не об этом я думал.

Звук резко оборвался. Я услышал стук крови в висках. Но по-прежнему не стал ничего предпринимать. Я всматривался в черные, покрытые копотью лохмотья скафандра Реусса, в уже успешную подсохнуть рану, идущую от паха, через живот и грудную клетку к горлу.

Тишина делалась невыносимой. Я медленно выпрямился и облизнул пересохшие губы.

— Ну, вот и первый, — раздался позади меня хриплый голос Гускина.

2

Часы на базе на спутнике Четвертой пробили два часа. Я прокрутил запись и прослушал последние строки.

«Ну, вот и первый…»

Ничто не дрогнуло во мне при воспоминании об этих словах, в которых тогда не прозвучало даже тени жалости, только сознание, что уже ничего нельзя сделать.

Я выпрямился. Держатель пера, неожиданно освободившийся, отскочил, ударившись об обоснование экрана. Раздался звук, словно ребенок кончиком пальца коснулся края гигантского колокола. Здесь все становится глухим, приглушенным.

На сегодня достаточно. Если не считать двухчасового обхода следящих автоматов, я писал весь день. Правда, считать дни от этого легче не станет. Но и не для того я взялся за писанину.

Я поднялся, отодвинул кресло и выключил аппаратуру. Не оглядываясь, подошел к иллюминатору. Обхватил себя руками за плечи. Немного наклонился вперед, коснувшись подбородком стекла.

На головной базе пилотов Проксимы наступила сейчас весна. Весеннее небо, чтобы расстаться с ним, достаточно полететь к звездам.

Я подумал, что весна в этом году одновременно пришла и на базу, и на мой родной континент…

И отшатнулся от окна.

О каком это я континенте? О даже неизвестном мне районе Третьей, планеты, которая перестала существовать? Точнее, на которой перестало существовать все то, что придает галактические особенности небесным телам, тысячелетиями плавающим в солнечной экзосфере. Ведь о каком другом континенте мог бы я подумать?

Я вытянул перед собой руки, прижал ладони к пенолитовой облицовке стены и посмотрел вверх.

Третья горела ярким, слегка розоватым светом. Звезда первой величины. Мертвая звезда. В ближайшие несколько миллионов лет в неторопливое течение ее эволюции не станет вмешиваться никакое технологическое существо. В любом случае — не из этой системы. Может быть, в уничтоженных не до конца поверхностных слоях сохранится память об очертаниях белых пирамид и аппаратуре дорог, которыми существовавшие некогда обитатели добирались до океанов. Может быть, через миллионы лет на этом отсвечивающим розовым пожарище разовьется новая раса, единая, овладеющая на этот раз всей биосферой. Разумеется, если такое допустят эти… с Четвертой.

Я перевел взгляд на беловатый, матовый диск, неподвижно зависший над линией горизонта.

Солнце-то у них мощное. Во всей галактике мы отыскали до сих пор всего три-четыре системы, четыре светила, охватывающих сферой жизни не менее пяти планет, две из них не только бы оставались в ее зоне несколько миллионов лет, но и вдвойне больший срок собирались бы там оставаться.

Опять я подумал об «их» солнце. И почувствовал, что щеки мои напряглись. Я и понятия не имел, что усмехаюсь. Точно так же усмехался я тогда, уходя от своих.

Довольно этого. От каких «своих»? От тех, что умерли из-за расстояния, с которыми меня объединяла память об их мире, или же от тех, о мире которых я не знал ничего, насколько только это возможно, за единственным исключением: что я из него родом? От тех, что умерли на самом деле.

Я оттолкнулся от стены и резко повернулся.

И почувствовал, насколько устал. Достаточно сесть в кресло, подсоединить диагностическую аппаратуру к компьютеру. Несколько минут, несколько вопросов — и все будет в порядке.

Неправда. Я ведь знаю, в чем тут дело. Точнее — в ком. Я подошел к экрану, передающему изображение фермы.