Одинаково испорченные

И Мартин понял, что долгожданный момент настал. Горожане были готовы к совершению самых безумных действий, для открытых беспорядков не хватало лишь человека, который взял бы на себя труд повести их за собой.

«Почему бы не использовать энергию бунтарей в святых целях»? — думал Мартин, сердцем сознавая, что его Претензии, вне всяких сомнений, способны в мгновение ока довести толпу до исступления. Останется только показать людям, кого убивать в первую очередь, и все пойдет само собой.

Резня обещала быть грандиозной, но Мартина это мало волновало, он знал, что иначе нельзя. Враги должны быть повержены. Это не было проявлением всепоглощающей ненависти, обычная констатация факта. Должны и все. Нельзя жить рядом с врагом, и не желать убить его. По-другому думать Мартин не собирался.

Начать он решил в ближайший четверг и, поручив своему смышленому помощнику Меланхтону собрать единомышленников, занялся окончательным редактированием рукописи Девяносто пяти Претензий к Папе.

Ранним утром в четверг Меланхтон зашел за Мартином.

— Пора, мастер, пора. Мне удалось отыскать укромное и безопасное место, там нас никто не найдет! «Серые братья» наверняка уже прослышали о Вашем намерении и попытаются помешать Вам. Да только вряд ли у них что-нибудь получится.

— Что ж, пойдем,— решительно сказал Мартин. На мгновение в него вселился нечеловеческий ужас, опасное дело он задумал, еще не поздно было отказаться, но стать рабом столь подлой мысли он не мог себе позволить. Обычная гнусность разума — вот что это было. И исходить его страх мог только от дьявола. А уж с дьяволом у него свои счеты.

Винный погреб, где Мартину предстояло переждать несколько часов перед выступлением, был отвратителен. Громадные бочки с Рейнским, нависавшие со всех сторон, казались черным предзнаменованием — Божье дело и бочки с винищем! Нарочно не придумаешь!

«Если бы я был проклятым язычником, — с грустью отметил Мартин, — одного только вида этого погреба было бы достаточно, чтобы отвратить меня от величайшего дела, которое мне надлежит совершить. Но я, слава тебе Боже, не язычник. Небесный Отец сказал мне: «Иди и скажи им». И я пойду и скажу. Пусть весь мир перевернется, пусть собакоголовые проклянут меня. Безумцы. Что мне их проклятье по сравнению с Божьей милостью!»

— Вам не страшно, мастер Мартин?

— Ну и вопрос ты задал, Меланхтон. Как я могу бояться дела, возложенного на меня Божьим провиденьем?

— Так-то оно так, но если «серые братья» узнают, что вы здесь...

— Когда я говорю, что все в руках Божьих, это означает только одно — все в руках Божьих. И я приму свою судьбу без ропота и сожаления.

— Не ведаете сомнений?

— Разве я не говорил тебе, что нет ничего позорнее сомнений. Ничто так не унижает человека, как сомнения. Тебе пора бы понять это.

— Но разумно ли это?

— Никогда не смей поминать при мне это ужасное и постыдное слово — разум. Проклятые разумники спят и видят, что смогут вытащить себя из болота за собственные волосы. Будь бдителен — прекрасная распутница заманивает в свои сети и тебя. Чертовское коварство — внушить ничтожному, что он способен диктовать свои условия Богу! Но людишки так податливы на лесть! А кто в этом заинтересован? Кому это выгодно? Скажи мне, Меланхтон? Не знаешь, так получи ответ и твердо запомни его на веки вечные. Дьявольские штучки — вот что это такое!

— Возразить невозможно, мастер, но почему же тогда «серые братья» так хотят поджарить вас? Ведь и вы, и они слуги Бога?

— Не так. «Серые братья» служат дьяволу.

— Но постойте, мастер... Они люди подневольные. Святая инквизиция...

— Подневольному поддаться дьяволу легче легкого. Это льстит и внушает ложные надежды. К тому же это выгодно. Денежки, Меланхтон, денежки. Но придет время и спросится с каждого. И с Инквизиции.

— И с Инквизиции?

— И не только с них.

— Не надо. Вы кощунствуете!

— Да? Послушай. Ты веруешь в Бога?

— Верую.

— Ты чувствуешь его направляющую силу?

— Чувствую.

— Нужен твоей бессмертной душе посредник, чтобы вести разговор с Богом?

— ...

— С кем ты предпочитаешь говорить с Богом нашим или с Папой Римским? Одни заключают договор с дьяволом, чтобы больше знать, другие — чтобы править. Поверь мне, что ничто не может привести дьявола в больший восторг, чем гордыня человеческая.

— Неужели даже... продают свою душу?

— Это знают все, вспомни хотя бы об индульгенциях.

Мартин замолчал. Меланхтону стало не по себе. Была во взгляде Мартина какая-то неподвластная логике уверенность. Казалось, что он не принадлежит настоящему, и эти вонючие бочки, вопреки всем предзнаменованиям, только подчеркивали его святость.

Неожиданно Мартин засмеялся.

— Как ты думаешь, почему именно сегодня?

— Не знаю.

— Устранено последнее препятствие на пути нашего святого дела. Преодолено последнее искушение покориться дьяволу. Я просто выходил из себя, задавая один и тот же вопрос — почему в служении Богу существует проклятая иерархия, когда каждый имеет начальника, а в столь приятных дьяволу науке и искусстве таковых нет? Это было бы забавно, представь себе — начальников от науки, которые проверяли бы результаты опытов на соответствие. Или специальный сонм литераторов, руководящих деятельностью не отмеченных должностью. Чушь! Но в служении Богу такая система есть. Сколько мучений мне пришлось пережить, пока мне не открылось, что это бесстыдный вызов Богу! Дьявольские ухищрения! Наука и искусство сами по себе потакают гордыне людишек. В религии же гордыня устанавливается системой должностей. Дьявол хитер! Но и он бессилен против веры! Запомни это! Кстати, сильна ли твоя вера, Меланхтон? Встанешь ли ты рядом со мной в борьбе за Господа?

— Да. Я готов.

— Что ж, начинаем.

Меланхтон был близок к истерике.

Он смотрел на спокойного, умиротворенного Мартина и восхищался им. Так вот какая она — божья благодать! Он с удивлением и благоговением почувствовал, что защита распространяется и на него самого, слабого солдата войска Мартина. Судьба его была решена.

Ну вот, прочитал. Что сказать? Интересно, но слишком эмоционально. Впрочем, понятно, что если эту составляющую текста приглушить, все рассыплется, как карточный домик. Так что Игнатьев все сделал правильно, другое дело, что лично я не большой любитель подобных текстов. Но, естественно, к оценке творчества Игнатьева это не имеет отношения. Я и не собираюсь выставлять ему оценку. Мне было интересно, я буду читать дальше, Игнатьеву удалось не только заинтересовать, но и удивить. Это не мало. Теперь, если меня спросят, я смогу со знанием дела утверждать, что Игнатьев хороший писатель.

А вот зачем приходил Абрикосов, я так и не понял. Он хотел, чтобы я восторгнулся сочинениями Игнатьева? Ну и что дальше?

Я расстроился. Визит Абрикосова оставил у меня самое неприятное впечатление. В первую очередь потому, что я не удосужился или не успел, теперь уж какая разница, предложить ему чашку кофе. Не сомневаюсь, что в этом случае наш разговор получился бы более продуктивным. Может быть, Абрикосов прямо сказал бы мне, для чего он пришел. Но не вышло. Теперь придется пить в одиночестве. Это грустно. Для гостя я бы обязательно постарался приготовить по-настоящему вкусный напиток по всем известным мне международным правилам, а для себя я по привычке воспользуюсь упрощенной методикой. Можно, конечно, попытаться заставить себя придерживаться канона, но это так скучно.

От грустных мыслей меня отвлекла внезапно раздавшаяся в комнате битловская песня «Дай мне денег, мне очень надо» — это было прямое указание на то, что мне позвонил Пермяков из издательства «Пятое измерение». У него все дела, дела, дела. В последнее время он звонил мне все чаще и чаще. Кофе из-за него нет времени попить.

— Слушаю.

— Иван? Нам необходимо срочно встретиться. Приезжайте прямо сейчас в издательство.