Русь окаянная

Внезапно я услышал незнакомую, явно не арабскую речь, и кто-то легонько тронул меня за плечо. С неимоверным усилием я поднял голову и разлепил веки. Рядом стояли три бородача. «Курды», — пронеслось в голове. Арабы не носили бороды. Попытался вскочить, но тут же повалился на тротуар, сильно стукнувшись локтем. Незнакомцы что-то оживленно обсуждали, видимо, выбирали способ умерщвления саддамовского наемника. (На мне была форма подполковника.) Затем они осторожно подняли меня и понесли. Сопротивляться не было сил.

Минут через сорок меня внесли в небольшой особняк окруженный высокой кирпичной стеной. В комнате без окон горели факелы, а посредине лежал огромный плоский камень черного цвета. «Курды» положили мое тело на камень и принялись стаскивать с меня одежду. Судя по всему, готовилось какое-то языческое жертвоприношение, но движения их были очень осторожными, а лица даже выражали сочувствие. Спустя пять минут я, голый, как Адам в раю, лежал на спине, устремив взгляд в потолок. Прикосновение к камню было приятно, несмотря на дикую боль. Я молча ждал своей участи. За те несколько минут, которые я пролежал в одиночестве на черном камне («курды», раздев меня, молча удалились), в мозгу пролетела вся прожитая жизнь. Причем не в форме мысленных воспоминаний, а как в кино. Я видел себя в детском возрасте, причем все ситуации, как кинокадры возникающие перед моим взором, были обязательно связаны с какими-нибудь горестями, имевшими место в далеком прошлом. Некоторые уже были давно забыты. Все было в ярких красках на каком-то светло-синем фоне.

Послышался скрип отворяемой двери, и я открыл глаза. Видения исчезли, а в ногах у меня стоял высокий, седой как лунь, старик в длинной белой рубахе. Его внешность завораживала. Длинная седая борода опускалась почти до живота. Серебряные густые вьющиеся волосы лежали на плечах. Неестественно огромный, почти не тронутый морщинами лоб. Прямой с горбинкой нос. Глаза… Это было что-то сверхъестественное. Огромные, черные, не имеющие выражения. Зрачков не было видно, и создавалось впечатление, что это не человеческие глаза, а два окна в другой мир. Мистический мир.

Старик смотрел на меня, а я чувствовал, как все мое тело вибрирует под этим магическим взглядом и словно наполняется каким-то горячим воздухом. Казалось, что меня сейчас разорвет. Одновременно усилилась боль, которую я и так едва выдерживал.

Видимо, лицо мое искривилось. Старик смотрел уже с некоторым интересом, видимо, удивляясь, почему я не кричу. А не кричал я просто потому, что не мог пошевелить губами. Наконец, он протянул левую руку ко мне, а вторую направил на молодого бородача, который стоял справа от него. Боль почему-то сразу исчезла, а лицо юноши слегка искривилось. Затем еще два бородача осторожно перевернули меня на живот, а старик, зайдя сбоку, положил свои широкие ладони мне на спину. Его прикосновение вызвало необъяснимое блаженство. Хотелось петь и летать. Но я не мог пошевелиться. Затем веки начали тяжелеть, а какая-то теплая волна окутала меня с ног до головы. Я заснул. Последнее, что я успел почувствовать, это какой-то ароматный запах.

Не знаю, сколько времени я пролежал в забытьи и как долго старик «колдовал» над моим телом. Когда я очнулся, его в комнате уже не было, и только юноша, на которого старец перевел мою боль, стоял перед камнем у меня в ногах и терпеливо ждал, когда я проснусь. Он молча протянул мне одежду и, когда я уже был одет, жестом пригласил следовать за собой. Боли не было. Я пошевелил туловищем. Ни малейших признаков. Не столько радостный, сколько обалдевший, я последовал за ним. Не говоря ни слова, он вывел меня за ворота, после чего они закрылись со страшным скрипом. Я побрел на виллу.

Прошло несколько дней. Позвоночник о себе не напоминал, но тем не менее я на следующий же день рискнул отправиться к врачу. Пожилой полковник медицинской службы долго обследовал мои рефлексы, а затем так же пристально изучал снимки, которые мне сделали тут же.

«Я не нахожу никаких изменений в позвоночнике, подполковник, — сказал он по-английски. — Вы абсолютно здоровы, а боль, видимо, имеет чисто нервное происхождение. Если хотите, я выпишу вам освобождение от службы на три дня. Полежите. Уверен, что через пару дней все пройдет».

Два дня, как и советовал мне доктор, я провалялся в своей комнате. И постоянно какая-то непонятная тяга к «бородачам» переполняла всю мою сущность. Меня тянуло к ним, как алкоголика к водке, и на третий день я опять отправился в трущобы. В тот раз, когда я возвращался от них, было уже темно и я очень смутно запомнил дорогу.

До места, где они меня подобрали, я дошел без затруднений, а дальше начал плутать и каждый раз, как в лабиринте, возвращался на то самое место. Проплутав пять часов я, злой как черт, вернулся на виллу.

На следующий день, вернувшись из Таджи и наскоро перекусив, я опять отправился на другую сторону Тигра. Результат был тот же до мельчайших подробностей. И чем дольше я их искал, тем сильнее было желание найти. Прошла неделя, затем другая. Я ежедневно по приезде со службы отправлялся в трущобы. Все было тщетно. Но вот в один прекрасный день…

Я сидел в своем кабинете и просматривал план боевой подготовки дивизии, внося свои коррективы, когда зазвонил внутренний телефон.

— Зайди, пожалуйста, — прозвучал в трубке сочный бас полковника Дануна.

Сунув план в сейф, я отправился к своему шефу. Данун сидел за письменным столом с чашкой кофе в руке и беседовал с каким-то полковником, который развалился в кресле спиной к двери. Увидев меня, Данун приветливо кивнул головой.

— Проходи. Садись и познакомься.

Я сел на диван, справа от собеседника Дануна и, когда тот обернулся, чуть не вскрикнул от удивления. Передо мной в форме полковника иракских сухопутных войск сидел один из «бородачей», подобравших меня в трущобах.

Он встал, протянул мне руку и на чистом русском языке представился:

— Полковник Сабих, начальник Управления сухопутных войск министерства обороны.

Я встал, пожал ему руку и представился.

— Я слышал, подполковник, вы окончили Академию Фрунзе, — улыбаясь сказал Сабих. — Я тоже выпускник этого храма военной науки. Очень рад встретить еще одного питомца моей альма-матер.

Около часа мы обсуждали план предстоящих командно-штабных учений, где Сабих должен был выступать в качестве посредника, после чего он посмотрел на часы:

— Рабочий день закончился. Я возвращаюсь в Багдад. Могу подбросить вас до дома, подполковник.

— С удовольствием воспользуюсь вашим предложением, господин полковник, — сказал я.

За рулем «мерседеса», на котором приехал Сабих, сидел солдат с непроницаемым, нетипичным для эмоциональных арабов лицом. Мы уселись на заднем сиденье, и Сабих что-то сказал ему на арабском языке, а затем повернулся ко мне.

— Что тебе нужно от нас. Ищущий. Великий Молчащий прислал меня к тебе, чтобы узнать, что гнетет тебя. Ты теперь абсолютно здоров. Чего ты еще хочешь?

Я пожал плечами.

— Даже для выпускника русской академии ты очень правильно говоришь по-русски. Арабы всегда говорят с акцентом.

Сабих смотрел мне в глаза не мигая, и под этим взглядом я физически ощущал нечто. По позвоночнику снизу вверх ползло тепло. Тело как бы вибрировало. Я отчетливо ощущал свою макушку, словно мне на голову положили камень.

— Я не араб, и мое настоящее имя не Сабих.

— Ты курд? — спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

— Ты иностранец? Разведчик?

— Нет, я родился здесь, в Междуречье. И я не работаю на какое-либо отдельное государство.

— Ты ассириец? — продолжал допытываться я, вспомнив, что на территории Ирака и Сирии проживают несколько десятков тысяч представителей этой древнейшей нации.

— Нет. Не гадай, все равно не угадаешь. Так чего же ты хочешь?

— Не знаю, — честно сказал я. — Просто не могу отделаться от образа вашего старика. И во сне его вижу, и чувствую постоянно. Хочется его видеть. Прикоснуться к нему.