ЖД-рассказы

– А что вы знаете о моем характере?

– Знаю, что вы человек очень живой. А я… редко имею дело с живыми. И недолго.

Дальнейший разговор от него больших усилий не потребовал: рассказывать другим об их характерах он умел, умел и говорить то, что хотели услышать. Это была целая наука – выдавать главным образом гадости, но при этом гадости, льстящие самолюбию собеседника; заранее угадывать и опровергать контраргументы, словно угаданная мысль этим заранее обезврежена; мельком выспрашивать нужное, чтобы потом это нужное, выболтанное машинально, преподнести как собственное открытие. Существовала и масса других приемов, но по большей части в таких случаях Артемов импровизировал. Его несла неведомая сила. К полуночи он рассказал Кате об ее характере массу взаимоисключающих вещей. Надо отдать ей должное – она умела слушать: ни секунды ни кокетничала, не позволяла себе ни искусственного смеха, ни ложной многозначительности, ни картинной печали. Она легко усвоила его стиль – произнесение вслух вещей рискованных, постыдных, скрываемых. Только однажды тень задумчивости легла на ее сияющее круглое лицо.

– А занятно,- сказала она.

– Что именно?

– Как мы с вами теперь из этого будем выкручиваться.

– В смысле?

– Нет, ничего… продолжайте.

Но ясно было, что выкручиваться предстояло из взаимной влюбленности,- так объяснил себе дело Артемов, и в груди у него стало жарко. Около половины первого Катя засобиралась. Ваня смотрел на Артемова со смесью восхищения, зависти и лицемерного осуждения. Артемов вызвался добросить Катю до дома на своей «Таврии». «Таврия» была на самом деле отцовская, но иногда он ее брал.

– Вы же пили…

– Это не называется «пить».

– Но если дотошный мент?

– А если дотошный мент,- сказал Артемов,- то есть вот это.

Он извлек из кармана две недели назад купленное на Арбате «Удостоверение сволочи» и показал Кате свое фото, аккуратно вклеенное туда. На малом предприятии, где он переводил, знакомая секретарша шлепнула печать, девятизначный номер он придумал сам.

– «ЗАО «Желтая река»»,- прочла Катя буквы по ободку печати.- Это ваш кооператив?

– Это наши люди, которые работают с ГИБДД,- снисходительно пояснил Артемов. Шла чистая импровизация, но он был ею доволен: именно так, весело и неожиданно, и должны выглядеть серьезные вещи.- Можно показать, и ни один гаишник не оштрафует. Скажите, а вы всегда задаете так много вопросов?

– Это моя профессия – я ведь журналист…

– Знаете, у меня тоже есть профессия. Давайте хотя бы друг для друга не будем только профессионалами,- предложил Артемов.- А то мои ответы на ваши вопросы могут оказаться… не совсем симметричными.

– А почему «Таврия»?

– А вы хотите, чтобы я ездил на «мерсе»? Поразительно, до чего все начитались покет-буков…

– Ну не обижайтесь!- серьезно попросила она.- О журналистах – в особенности журналистках – тоже у всех превратное представление. Вот Бобров – знаете Боброва?- он как узнал, что я журналистка, сразу решил, что я лезу к нему в постель для эксклюзивного интервью. Очень мне нужен этот ростовский парвеню! Да и о вашей профессии мне писать, честно говоря, неинтересно. Я бы охотнее с вами поговорила еще раз, как сегодня. О себе, о вас… Просто так.

Артемов поразился легкому успеху и даже несколько разочаровался в девушке, которая так быстро бежала на запах крови. Но, с другой стороны, он отлично понимал, что глагол «поговорить» следует понимать строго буквально – по крайней мере на первых порах: у нее явно кто-то был, кто-то давний и постоянный,- такие вещи он просекал, перед ним была спокойная и счастливая девочка с уверенностью в завтрашнем дне. Предстояла борьба, но тем интереснее все выглядело.

Он прикинул свои шансы: кабаки отпадают, но серьезные киллеры и не ходят по кабакам. Они читают классику, часто и помногу думают о жизни и смерти. Они немного философы, эти настоящие киллеры. В каждой профессии есть своя элита: те, кого уже не интересуют деньги и успех. Их интересуют вершины мастерства. «Мне по душе строптивый норов артиста в силе, он отвык». Они едят только диетическое, совершают упорные медитации на специальном коврике, истязают тело долгими тренировками. Женщины их не интересуют. Они нужны им, чтобы поговорить – если, конечно, это женщины, с которыми стоит говорить.

Так Артемов за считанные минуты придумал класс продвинутых киллеров – интеллектуальных чистильщиков, которые, уничтожая одного жирного грабителя по униженной просьбе другого, испытывают мстительную радость: вот и еще один паразит лопнул, упившись нашей кровью. А там и до заказчика дойдет – мало ли у него противников. После удачного дела он бросает снайперскую винтовку на чердаке и спешит домой – к своей манной каше, экологически чистому салату и ледяному молоку.

Удивлять надо было сразу. Следующее свидание Артемов назначил не в кабаке и не у себя, а в Сокольниках. Была осень, сухие коричневые листья шуршали под ногами. Садовники в желтых стеганых жилетках поверх ватников жгли костры. Он рассказывал Кате Остапчук о милых и необязательных вещах – о своей собаке, об армейской службе. Как-то случайно вырулили на Китай. Он стал рассказывать о китайском стихосложении, щедро привирая.

– Вот, например,- говорил он с трогательной серьезностью.- Простой русский глагол «любить».

Катя слегка зарделась – или ему это показалось?

– Он китайского происхождения,- с каменным лицом продолжал Артемов.- Был известный китайский поэт Лю Цзин, в просторечии просто Лю. Когда мужья соблазненных им женщин собирались его колотить, они кричали друг другу: «Эй, пойдем Лю бить!» Этот глагол перешел в Индию, а оттуда его привез на Русь Афанасий Никитин. До него у нас тут говорили просто «трахать». «Я тебя трахну, Любава!» – и Катя расхохоталась. Похоже, ее устраивало это обещание.

Разумеется, Артемов выбрал Сокольники не просто так. Он любил стрелять в местном тире, едва ли не лучшем из открытых тиров Москвы. Катя палила в белый свет, как в копеечку, и хохотала не умолкая. После этого Артемов спокойно взял десять пулек и все их торжественно всадил в движущиеся мишени.