Когда приближаются дали

— Всему свое время. Сейчас я хочу построить только один маленький поселок. А потом и целый город.

— Одноэтажный?

— Вот именно. Кроме зданий общественного назначения. Город-сад, где много зелени, солнца. Несмотря на развитие техники, люди мечтают быть ближе к природе.

— Ну и что же? — Валентин Игнатьевич скорчил презрительную гримасу. — Въедут в ваши домишки новоселы, и хозяйки будут поносить начальника строительства Васильева за то, что нет чердака для сушки белья и в спальне не устанавливается бабушкин комод. Надо же знать их «модус вивенди» — образ жизни. Поймите, дорогой мой, что все это преходяще. Уже никто не вспоминает, что когда-то строился Волго-Дон, Куйбышевская, Братская и другие гидростанции, что были первые целинники. Наука, а не дела остаются в вечности. Подумайте о будущем поколении ученых. Что скажут они, если в наших трудах не найдут ни величественных перспектив, ни путей, по которым можно двигаться вперед?

— Найдут, — уверенно сказал Васильев. — Над этим работают тысячи ученых. А новое поколение, и не только ученых, но и все наши потомки, на которых вы ссылаетесь, будут благодарны нам за то, что мы позаботились о них. Нам с вами многое дано… Иной раз размахнешься — такая фантастика в голову лезет, что прямо дух захватывает. Берешь карандаш, считаешь, чертишь… Потом опомнишься — ведь не это сегодня самое главное. Собираешь бумажки и прячешь в самый дальний ящик. Даже на ключ запрешь, чтоб соблазна не было. Придет время — займусь.

Литовцев ласково погладил свою лысину, вздохнул.

— В вас говорит инженер, Александр Петрович. А вы попробуйте мыслить абстрактно, не примешивая сюда грубо утилитарную цель. Прошу извинения за пример из личной практики. Как был создан лидарит, тот самый пористый и легкий материал, образец которого вы сейчас изволите вертеть в руках? Известен и газобетон, и пенобетон, и пенопласты. Но в то время, когда я работал над «космической броней»…

— Я что-то слыхал об этом, — перебил его Васильев.

— Да, о ней много писали, — небрежно подтвердил Литовцев. — Но это изобретение было несколько преждевременным… Так вот, именно тогда я поставил перед собой чисто теоретическую задачу создать совершенно новый синтетический материал, который бы обладал свойствами, отличными от всех известных пенопластов и прочих материалов. Я не знал, на что он будет пригоден, и только мой дорогой друг Дарков, ознакомившись с вашими техническими условиями, нашел ему применение. А мне, как ученому, совершенно безразлично, куда он пойдет — на строительство ваших домишек или на вокзал в космосе.

Васильев понимал, что все это — поза, за которой скрывается беспокойство изобретателя лидарита.

Встретившись несколько раз с другим соавтором лидарита, Васильев убедился, что, несмотря на «теоретические предпосылки» Литовцева, все же Дарков является основным автором нового материала. Именно Дарков провел всю экспериментальную работу, создал технологию изготовления массы и мог, как достойный представитель физико-химической механики, консультировать опыты Васильева. Но консультантом оказался Валентин Игнатьевич — просто химик; ранее занимался пластмассами, но потом отстал, разленился, и овладение новыми, смежными отраслями науки ему казалось вовсе не обязательным. В технологии лидарита он смыслил очень мало, однако инженеру-механику Васильеву и такой специалист казался «богом». Ведь Литовцев все-таки разбирается в химических соединениях, знает, как действует та или иная добавка на прочность, вязкость, стойкость и прочие качества строительного материала.

— Сегодня мы произведем пробную заливку формы, — сказал Васильев и, передавая Литовцеву тетрадь с записями результатов последних экспериментов, спросил: — Вам это знакомо?

— Дарков мне ежедневно докладывал, — уклончиво ответил Литовцев и, снимая пальто, вздохнул. — Ну что ж, Александр Петрович, как говорят французы, «вернемся к своим баранам». Вас интересовала температура массы?

— Нет, Валентин Игнатьевич. Я хотел посоветоваться с вами, нельзя ли снизить давление.

Глубокомысленно нахмурившись, Литовцев вынул из кармана складную вешалку, повесил на нее добротное, кирпичного цвета пальто, застегнул на все пуговицы и, поискав на стене крючок, укоризненно покачал головой:

— Да, это не Европа. А что, если иностранцы нагрянут? Вам же краснеть придется, Александр Петрович.

— Мне не до шуток, Валентин Игнатьевич, — нетерпеливо проговорил Васильев. — Я хотел бы снизить давление, потому что боюсь вчерашней истории. Неважное начало.

Походив по комнате, Литовцев наконец повесил пальто на оконную ручку, стряхнул с него несуществующие песчинки и покровительственно улыбнулся Васильеву:

— Пора привыкать, Александр Петрович. В нашей жизни неприятностей хватает. А давление снижать не советую, потом на прочности скажется.

В дверь постучали, и сразу же на пороге появилась Надя Колокольчикова.

Протягивая на ладони словно облитую стеклом, мертвую птицу, Надя сказала с укоризной:

— Вот что у вас получается, Александр Петрович! И вам ее не жалко?

Васильев молча поднялся из-за стола, взял птичку и поднес ее близко к лицу, будто сквозь прозрачную твердую корку хотел согреть ее своим дыханием.

— Весь сад такой же мертвый, — услышал он незнакомый голос, повернулся и у двери увидел высокого курчавого парня.

У ног его стоял обшарпанный, видавший виды чемодан с остатками бумажных наклеек. Васильев догадался, что это приехал вызванный из Москвы инженер по телеметрическим приборам.

— Багрецов, — представился тот, назвал институт, откуда приехал, и замолчал, видимо ожидая, что же скажут о «мертвом саде».

Васильев поздоровался и опять стал рассматривать птицу. Ее сжатые коготки, раскрытый клюв, слипшиеся перышки. Вадим смотрел на него неприязненно. Как он подробно изучает ее! Наверное, холодный, черствый человек. Можно подумать, что сейчас он решает, нельзя ли таким образом сохранять дичь. Ничего на лице не написано.

— Быстро схватывает, — наконец произнес Васильев, передавая птицу Литовцеву. — Так почему же, Валентин Игнатьевич, это не всегда у нас получается? Не взять ли другие пропорции?

— Попробуйте, Александр Петрович, — сказал Валентин Игнатьевич, подбрасывая на руке мертвого щегленка. — Я ведь не технолог, но мои теоретические предпосылки, подкрепленные экспериментальными данными лаборатории, говорят, что это оптимальный вариант. Конечно, если есть сомнения…

Вероятно для того, чтобы замять неприятный разговор, тем более в присутствии посторонних, Васильев сделал неопределенный жест рукой и обратился к Наде:

— Я вас понимаю. Мне тоже жалко и сад и все другое, — он взглядом указал на щегленка. — Но случилась авария. Неизвестно почему лопнула трубка.

— С жидким стеклом? — спросил Багрецов.

Васильев посмотрел на него виновато:

— Если бы так. Горячей водой из шланга смыли бы еще ночью. А эта штука проклятая, — он вытянул, как карту из колоды, из лежащей на столе стопки лидаритовых пластин одну, самую прозрачную. — Не растворяется. Загубили мы сад, загубили. Что я теперь старику скажу?

Ни Багрецову, ни Наде ничего не было известно о неудачах Васильева. Что же касается Литовцева, то ему непонятны были сложные переживания начальника экспериментального строительства. А Васильев одну из неудач принял к сердцу особенно болезненно. В степи выбирали место для будущего поселка, натолкнулись на небольшой хуторок. Ветхая избенка и чудесный маленький сад. Этим «поместьем» владел старик пенсионер, бывший чабан. Когда старик узнал, что здесь будет строиться совхоз, попросил взять и его сад. Пусть сад будет первым в поселке. Васильев согласился, место для строительства оказалось подходящим. Избенку можно разобрать, а бывшему чабану дать квартиру в новом доме.

В саду был вырыт небольшой колодец. В нем находился коленчатый прозрачный патрубок для контроля текущей по подземной трубе летучей жидкости, что служила растворителем лидарита и заставляла новый синтетический материал быстро твердеть на воздухе. В патрубок был вставлен манометр, показания которого передавались на пульт управления.