Жизнь с препятствиями

— Ах, холера тебя возьми! Язва тебе в желудок!

Все смотрели туда, куда вылетел Голубь, но он не возвращался.

— Он заставляет себя ждать. То есть, он заставляет ждать нас, а о себе и говорить нечего, — сформулировал Сорокопут общее настроение.

Впрочем, о Голубе скоро забыли, и игра продолжалась с другим мячом, но с тем же подъемом и воодушевлением. Один солдат Канарей не мог попасть в общий тон. Он ждал возвращения Голубя.

Сколько помнит себя солдат Канарей, всегда рядом с ним кто-то исчезал. Сначала исчез его отец, и мать записала его на свою фамилию. Потом и мать исчезла: за ней приехал Ворон и увез ее неизвестно куда. С тех пор Канарей воспитывался на улице. Его воспитал дворник Орел, который никуда не исчезал, потому что у него было много работы. Так бы они и жили вместе, но тут вдруг исчез Канарей: его взяли в солдаты.

А вчера он приехал в отпуск, и Орел его не узнал, до того Канарей возмужал на солдатской службе. Ушел совсем птенцом, а теперь — поглядите на него: крылья по швам и докладывает по всей форме:

— Солдат Канарей прибыл в ваше распоряжение!

Тут Орел его обнял и, конечно, принял в свое распоряжение: повел в дворницкую, накормил и положил спать на самое удобное место…

Игра давным-давно кончилась, болельщики разошлись, а Канарей все сидел и ждал возвращения Голубя. Он обвел глазами стадион и увидел лежащую посреди поля почтовую сумку. Ее он и доставил Орлу — как ответственному лицу, отвечающему за порядок на улице.

Писем в сумке Голубя было немного — всего три, причем содержание двух было дворнику ясно без чтения. Страховой агент Зяблик писал свое обычное утреннее послание Пеночке-Пересмешке. Зяблик был из робкого десятка и не решался говорить прямо в глаза. Но на бумаге у него все получалось довольно складно, поскольку, избегая высказывать собственные мысли, Зяблик широко пользовался художественной литературой.

Второе письмо адресовалось редактору газеты «Друг пешехода» Говорунчику-Завирушке, который одновременно являлся его автором. Газета не может существовать без читательских писем, и за их отсутствием редактору приходилось брать функции читателя на себя. Тем более, что именно он и был самым внимательным читателем газеты.

Загадку представляло третье письмо, адресованное Марабу, начальнику тайной полиции. Отправителем был указан Сорокопут.

— Что-то здесь не так, — с сомнением покачал головой Орел. — Наш адвокат только на язык скор, но такого за ним пока еще не водилось.

— Завтра я разнесу эту почту, — предложил солдат Канарей. — Меня в армии часто посылали с пакетами. И про Голубя узнаю, где он сейчас.

Пустельга

После стольких впечатлении Канарей никак не мог уснуть. Осторожно, чтобы не разбудить Орла, он вышел из дворницкой и побрел по улице.

Город спал. Спали птицы в своих гнездышках, и каждая видела сон, который, кроме нее, никто не видел.

Солдат свернул за угол и наткнулся на двух птиц, которые боролись посреди улицы.

— Отставить! — скомандовал Канарей. — Разойдись!

Птицы тотчас разошлись, причем одна пустилась бежать, хотя такой команды дано не было. Другая птица громко всхлипывала и на вопросы Канарея не отвечала. Но наконец сказала:

— Ну, хорошо, допустим, я Пустельга. Значит, каждый может приставать, да?

Канарей считал, что нет. Он думает, что приставать никто не имеет права.

— Ах, вы так думаете? — Пустельга вскинула голову и смерила его презрительным взглядом. — В таком случае, что вы здесь стоите? Что вам от меня надо?

— Мне ничего не надо. Я просто хотел помочь.

— Знаю я вашу помощь… — И Пустельга заплакала.

Можно было сказать ей «Смирно!» или «Налево кругом!», но это вряд ли бы ее успокоило. И Канарей заговорил, с трудом подбирая другие слова:

— Не плачьте, я сейчас уйду. Вот я уже ухожу, смотрите.

Но уходил он медленно, словно ждал, что она его остановит. И она его остановила:

— Постойте, я сама не знаю, что говорю. Мне совсем не хочется, чтоб вы уходили. Давайте сядем вот здесь.

Они сели.

— А я уже думал, что вы мне — шагом марш, — сказал Канарей. — Вообще-то мне к этому не привыкать, у нас в пехоте это часто приходится. Здесь все иначе, не так, как у нас. Вот Голубь полетел выше ворот, а теперь неизвестно, что с ним будет. — Канарей замолчал, не зная, что говорить дальше. — Если б вы видели, как он там летал. Даже у меня зачесались крылья, хотя мое, как говорится, дело пехотное.

— Ах, что вы, летать! Это же убиться можно! — И Пустельга обхватила Канарея, словно для того, чтоб удержать его на земле.

Разговор становился все более интересным. Канарею и Пустельге было о чем поговорить, они говорили так, словно не виделись всю жизнь, что было тоже правдой, если учесть что только сегодня они познакомились. Канарей спрашивал — Пустельга отвечала, Пустельга спрашивала — отвечал Канарей. «Да?» — «Да». «Нет?» — «Нет». Словно они заранее договорились.

Бывает же так, что два совершенно случайных гостя почувствуют себя в чужой квартире, как дома. Вот так почувствовали себя Пустельга и солдат Канарей на крылечке чужого гнездышка.

Звезды гасли в небе — одна за другой.

— Скоро утро, — сказала Пустельга. — У меня никогда не было такой ночи.

— И у меня не было. Все стоишь на посту один, слова сказать не с кем. Вдвоем оно как-то веселее.

— Веселее, — вздохнула Пустельга. И спросила: — Мы еще встретимся?

— Так точно, встретимся, — подтвердил солдат Канарей. — Только хорошо бы не здесь, а где-нибудь там… — И он склюнул с неба последнюю звезду, которая еще не успела погаснуть.

Привратник Дятел

У дворцовых ворот стоит Дятел, младший привратник его величества Индюка. Работа у него несложная: подойдет какая-нибудь важная птица, так чтоб ей самой не стучать, Дятел — стук-стук в ворота. Только и на этой работе надо ухо востро держать: до Дятла уже не один достукался.

Что и говорить, должность у Дятла маленькая, но у него большая семья, приходится дорожить своим местом. Каждое утро он встает чуть свет и очертя голову летит на работу, чем вызывает немалое беспокойство у своей супруги Дятлихи. Правда, летит он в переносном смысле, но если станут докапываться, пойди докажи, в каком ты смысле летел. Дятел это понимает, он не рвется в небо, он доволен своим местом на земле, хотя это и не очень видное место.

— И к-курьеры делают к-карьеры, — любит говорить он, имея в виду Воробья, который прошел головокружительный путь от простого курьера до главного рассыльного.

К воротам подходит Колибри, придворная дама короля. Смешно смотреть, как ее здесь встречают. Перед ней распахивают ворота — стоит ли распахивать ворота перед такой маленькой птичкой? Смешно смотреть, но Дятел не смеется. Хорош бы он был, если б смеялся при исполнении служебных обязанностей! Не распахнуть перед Колибри ворот, унизить ее до естественных размеров было бы обидно для нее и не безопасно для окружающих.

В ворота проследовал Удод, один из советников короля, с претензиями интеллигента, но без его интеллигентности.

— Фи! — приветствовал Дятла Удод. — До чего же противная физиономия!

А вот и святой Каплун собственной персоной. Перышко да перышко, вот тебе и крылышко. Крылышко да крылышко, вот тебе и птичка. Обыкновенный петух, только его в каплуны постригли. Каплун уверяет, что, если птица смиренно ходит по земле, она после смерти обязательно попадет на небо. Сам он, наверно, и после смерти на небо не попадет: где ему, жирному, подняться!

А это еще кто такой? И для него тоже нужно стучать в ворота?

К воротам подходит солдат Канарей. У него пакет к самому начальнику тайной полиции. Дятел предлагает оставить пакет, но солдат категорически отказывается. Он может передать только лично.

Лично! Подумаешь, важная личность! Ходят тут всякие, только от работы отрывают!

Во дворец прибывали все новые и новые птицы. Дятел приветствовал их и одновременно отвечал солдату Канарею. Приходилось только удивляться, как точно Дятел адресовал все эти обращения. Он ни разу не перепутал, ни разу не сказал Канарею «Рад вас видеть», а почетному гостю — «Проваливай!»