Дьявол среди людей

всплакнул. У Фроськи толстые щеки стали лиловые.

– Ладно, – произнес дядя Костя. – Я вам лучше спою. Может, понятнее будет.

Он достал из футляра аккордеон и запел. Странная была песня, и мотив странный – не то марш, не то тоска предсмертная.
Справа танки, ребята, справа танки, друзья!Приготовьте гранаты, удирать нам нельзя.Эй, Сережка с Павлушкой, мочи-сил не жалей,Накатите мне пушку на бруствер скорей!У Сережки-студента есть фляга вина.Не теряйте момента, осушайте до дна!На закуску узнаем, не пройдет еще час,Есть ли небо над раем иль морочили нас…Против гадов с крестами – что мои «сорок пять»?И снаряды мы стали, словно мертвых, считать…И остался у пушки я один бить отбой.Спи спокойно, Павлушка, я иду за тобой.

Тишина стала в хате. И вдруг мой Ким забился рядом со мной, выронил миску и, то ли хохоча истерически, то ли икая, принялся бессвязно выкрикивать:

– Колоть их!.. С крестами, без крестов… всех! На мелкие куски! Чтобы ни одного!.. Вдребезги их! В мясо-кровь!..

Он захлебнулся криком и стал закидываться, словно бы стараясь прижать затылок к лопаткам. Женщины подхватили его, принялись дуть в лицо, лить воду через стиснутые зубы. Дядя Костя спросил брезгливо:

– Это еще кто?

Мама торопливо объяснила: Лешкин-де дружок, детдомовец, а больше ничего не объясняла, но дядя Костя и без того понял. Он опрокинул стопку, закусил огурец и пробормотал, плюясь семечками:

– Оттуда, значит… Ну, что с пацана возьмешь, и не такие заваливались… – И добавил совсем по-горьковски: – А песню он мне все-таки испортил, чтоб ему…

И вскоре получился еще один случай. Вернулось еще несколько изувеченных, и приладились они собираться у нас, выпивать и петь свои дикие и страшные песни. Мама только вздыхала, но ведь не гнать же их… А уж мы с Кимом слушали во все уши. И вот запели они раз особенно дикую и страшную:
Мы инвалиды, калеки, убогие,Мы все огрызки Великой войны,Но унывают из нас лишь немногие,Мы веселиться, петь и пьянствовать должны!Так, инвалиды, пей и веселись,На крыльях водки подымаясь ввысь,Пускай гремит наш хриплый, жуткий смех —Нам веселиться, право же, не грех!Кто не слыхал с вонючих коек стонов раненых,Кто не смотрел смерти прямо в глаза,Тот удивится, увидев нас пьяными,Но так смеяться не сумеет никогда!Так, инвалиды, пей и веселись…

И все. И смолкла внезапно песня. Взвизгнул в последний раз аккордеон и тоже смолк. Тяжесть стеснила мою душу, глаза застлало слезами. Увечные молчали, скорбно и растерянно переглядываясь. У Кима же все лицо стало мокрым от пота, выпученные глаза закатились под лоб, и он медленно сползал со скамьи на пол. Минуту спустя инвалиды, так и не сказав больше ни слова, подхватились и вышли. Вот такое было происшествие.

Может, с этого все и началось? Первая ласточка? Не вем. Знаний не хватает, а врать не хочу. Да и давно это было.

Впрочем, тут вернулся и отец мой, гвардии капитан, живой и относительно невредимый, и инвалиды перестали у нас собираться.

5

Еще бабка поучала: «Как попил, ведро доской