На пороге Галактики

«Неужели вот так и сходят с ума? — подумал Кламонтов, чувствуя, что ещё немного — и им начнёт овладевать отчаяние. — Но как же это, ведь сначала были фамилии… Или нет? Или… что вообще происходит, что и насколько тут настоящее? Или в самом деле — какая-то другая реальность? И в ней — другие понятия, значения тех же слов? И сами они — не те, за кого я их принимаю, а только их двойники?»

От этой мысли Кламонтову стало совсем не по себе, и пришлось собрать всю волю, чтобы заново оценить ситуацию. Итак, на столе лежал билет № 1 по физической филологии с первым вопросом о плавлении и кипении неопределённого артикля и двумя другими, столь неразборчиво вписанными от руки, что прочесть их было делом безнадёжным, сидящий рядом преподаватель матметодов что-то столь же неразборчиво бубнил непонятно на каком языке, читая с тетрадного листа, неизвестно чего ждал преподаватель английского языка — и что следовало думать? Их общий, коллективный психоз, его собственный сон, галлюцинация, аномальное явление? Но тогда — какое? И главное — что делать?

«Нет, подожди… Я же в самом деле могу не знать обычаев „коренной нации“… Так… прямо спросить их, что происходит? Или ладно уж, ставлю и этому четвёрку, раз я для него экзаменатор. Ставлю — и пусть уходит, Но тот-то чего ждёт? Зачёток больше нет…»

Вписывая в ведомость уже после ухода преподавателя матметодов последнюю четвёрку — и всё ещё не решив, как понимать происходящее и что делать дальше — Кламонтов сделал неловкое движение локтем, и билеты посыпались на пол. И теперь, чтобы поднять их — что, кстати, давало и отсрочку разговора с преподавателем английского языка — Кламонтову пришлось нагнуться, а затем — и привстать со стула. Странно, что при таком головокружении это не привело к потере равновесия — тем более, собственные движения вдруг показались какими-то «невесомыми» и трудноощутимыми. И пока Кламонтов собирал с пола билеты, мимо как будто никто не проходил — но затем, встав, чтобы положить билеты на стол, он увидел, что за столом сидел преподаватель английского языка, держа в руках зачётку… Чью? Откуда она взялась?

— Прошу вас, — как ни в чём не бывало, произнёс преподаватель английского языка. — А где тексты, которые я вам давал?

От изумления Кламонтов даже не смог раскрыть рта. «Но это-то как же? Я, что, опять студент? — снова заметались мысли. — И что я сдаю? И какие тексты? Не помню, чтобы он мне их давал…»

— Не перевели? И как вы собираетесь определять точку кипения артикля по тексту, который даже не перевели на английский язык? — странным «плавающим» голосом спросил преподаватель английского языка, одновременно так же странно преображаясь, словно перетекая в другую внешность — преподавателя матметодов. Кламонтов никак не ожидал увидеть подобное, и выглядело это так жутко, что через всё его тело снизу вверх прошла тугая волна дурноты — и билеты выпали из руки, веером рассыпавшись по столу. И вместе с ними словно рассыпались и все объяснения, которые приходили на ум. Ладно бы так меняли облик мистические, трансцендентальные сущности — но преподаватели?

— Так что, собственно, вас смущает? — спросил преподаватель матметодов уже своим обычным голосом, будто ничего особенного не произошло.

— Точка кипения артикля! — растерянность Кламонтова внезапно сменилась решимостью отстаивать здравый смысл до конца. — Согласитесь, мы не проходили ничего подобного! И вообще, артикль — понятие из области грамматики, а не физики!

— О чём это вы? — переспросил преподаватель матметодов. — У вас вопрос о прорастании семени квадратного уравнения с отрицательным дискриминантом! Так в какую сторону прорастают корни такого уравнения? Ну, что вы так смотрите? Вам, что, незнаком этот материал? Вы этих лекций не посещали?

«Всё пошло назад! — с ужасом понял Кламонтов. — Билет № 2! И лекции-то я посещал все, какие были — но что я могу тут сказать? Кроме разве того, что корни такого уравнения — комплексные числа? Нет, но надо как-то привести его в чувство… Хотя… кого — „его“? Кто это на самом деле? Или… это „на самом деле“ вообще потеряло тут всякий смысл?»

— Давайте я принесу сюда учебники, если это там есть, я готов признать свою неправоту, — нашёлся наконец Кламонтов — однако тут же вспомнил, что учебник по математике он вернул в библиотеку ещё три года назад. Или тут скорее нужен был учебник по ботанике… — Но я уверен, что семенами математическая абстракция не размножается, — закончил тем временем Кламонтов.

— Значит, по-вашему, зелёная жаба — математическая абстракция? — переспросил уже преподаватель аналитической химии. — Ну, и как вы собираетесь учить детей определять произведение её растворимости, если она — математическая абстракция?

— Да я не собирался учить этому детей! Ведь разве я — студент пединститута? — Кламонтов вдруг ощутил какое-то напряжение, как если бы сказал неправду, но продолжал — И разве в школьной программе вообще есть что-то подобное? Да и вы сами преподавали у нас химию, а не зоологию? Разве не так?

— Кто преподавал зоологию? — удивлённо воскликнул математик. — Вы будто не знали, что идёте сдавать? Не выучили теорему Боткина — так и говорите!

— А вы разве учили нас делить почки на печень? Это же не числа, это — органы тела!

— Что — органы тела? — раздражённо переспросил зоолог. — У вас вопрос о педагогической характеристике внутреннего строения пчелы! Ну, и как вы собираетесь составлять такую характеристику, если рассматриваете не всю пчелу в целом, а отдельные органы?

— Да я и не собирался! Я шёл сдавать… — Кламонтов понял, что не знает, как продолжить начатую фразу. Не мог же он сказать зоологу, что собирался сдавать… что? Оказывается, сам не мог вспомнить…

— И как вы собираетесь преподавать ученикам самую передовую в мире идеологию, если понятия не имеете о зародышевых листках пролетариата? — воскликнул историк КПСС. — Ну, какие слои общества заворачиваются внутрь, чтобы в нём зародилось классовое сознание?

— Самые нищие и неграмотные… — наугад ответил Кламонтов, одновременно пытаясь вспомнить, что должен был сдавать.

— И какое это имеет отношение к сложному эфиру гриба и водоросли? — коварно переспросил преподаватель физколлоидной химии. — Какие нищие? Чему вы научите детей с такими знаниями?

— А вы нас чему учили? Вспомните, вы же не ботаник, а химик! («Но что они всё — об учёбе детей? — снова мелькнуло сомнение. — Неужели действительно пединститут?»)

— Естественно, химик, — ответил химик, только уже неорганик. — Так что вам непонятно в билете?

— Всё непонятно, — ответил Кламонтов, поспешно пытаясь припомнить вопросы в исходном, 8-м билете по неорганической ботанике. — Ведь у нас ни в учебнике, ни в конспектах ничего подобного нет… («Так, в самом деле, какого вуза я студент? Куда я поступал? Ведь не в пединститут же… Но и не в медицинский… А куда? Какой ужас. Надо же — забыть такое… Ну, а хоть что должен был сдавать? Термодинамику света решений Съезда? Или нет… Физколлоидную философию человека и животных…»)

— Общественно-экономической формации нет в учебнике? — возмутился философ. — Искусства как формы общественного сознания нет в учебнике? Да что вы такое говорите? А если вы имеете в виду третий вопрос — так по нему надо было просто прочесть в газете доклад на съезде, только и всего!

— Да, но зачем это мне? — вырвалось у Кламонтова, согласного после бесплодного спора со сменяющимися преподавателями на любое, лишь бы скорее, окончание этого кошмара. — Я же поступал учиться не на философа и не на историка… Ой, правда — а на кого? — и, только произнеся это, Кламонтов понял, что выдал себя.

— Вот это да! Он не помнит, на кого он учился! Это надо же такое… — философ, казалось, олицетворял само оскорблённое педагогическое достоинство. — Ну знаете, такому студенту у нас вообще делать нечего, — он снова, как тогда, перед экзаменом, весьма красноречиво развёл руками. — И как это вы дошли до четвёртого… или до какого там… до пятого курса? Да, сколько лет уже принимаю экзамены, а такое слышу впервые… Слушайте — а, может быть, вы вообще не студент? Может быть, вы не Кламонтов Хельмут Александрович? И зачётка эта не ваша? — спросил философ, протягивая зачётку Кламонтову.