Бетагемот

— А если не пройдет?

— То чуть позже.

Кларк фыркает.

— Потрясающе, Кен, но если ты еще не заметил, не все разделяют твою сдержанность. Думаешь, Грейс ста­нет дожидаться фактов? На ее взгляд, ты все подтвердил, и сейчас она судит и рядит, и...

«...И ты первым делом обратился к ней. А не ко мне, подонок! После всего, через что мы прошли вместе, после стольких лет — я только тебе доверила бы жизнь, а ты поделился с ней прежде, чем...»

— Ты вообще собирался мне говорить? — кричит она.

— Это было бы бесполезно.

— Для тебя — возможно. Кстати, чего ты добиваешься?

— Минимизирую риск.

— Это можно сказать о любом животном.

— Не слишком амбициозные планы, — признает Ла­бин. — С другой стороны, «уничтожить мир» уже про­бовали.

Для нее это как пощечина.

Помолчав, он добавляет.

— Я не держу на тебя зла, сама знаешь. Но тебе ли судить?

— Знаю, хреносос! Мог бы не напоминать при каж­дом удобном случае.

— Я говорю о стратегии, — терпеливо продолжает Лабин, — а не о морали. Я готов обдумать все варианты. Готов допустить, что Роуэн сказала правду. Но предполо­жим на минуту, что она лгала. Предположим, что корпы действительно испытали на нас секретное биологическое оружие. Зная это, ты согласилась бы их атаковать?

Она понимает, что вопрос риторический.

— Не думаю, — отвечает он сам себе чуть погодя. — Ты считаешь: что бы они ни сделали, ты виновата боль­ше. Но мы, остальные, не так виним себя. И не думаем, что заслужили смерть от рук этих людей. Я тебя очень уважаю, Лени, но как раз в этом вопросе тебе доверять нельзя. Ты слишком связана собственной виной.

Она долго молчит. И наконец спрашивает:

— Почему к ней? А не к кому-то другому?

— Потому что на войне нужны смутьяны. Мы размяк­ли, стали ленивы и незлобивы: половина наших половину времени проводит, галлюцинируя на хребте. Нолан по­рывиста и не слишком умна, но она умеет вдохновлять людей.

— А если ты ошибаешься — и даже если ты прав! — невинные расплатятся наравне с виновными.

— Это уж как всегда, — отвечает Лабин. — Да это и не мое дело.

— А должно быть твое!

Он снова отворачивается к пульту. Дисплей загорает­ся, на нем колонки ресурсов и загадочные аббревиатуры, имеющие, видимо, отношение к грядущей войне.

«Лучший друг, я ему жизнь доверяла, — напоминает себе Кларк и с силой повторяет: — Жизнь! А он — социопат».

Он не родился таким. Это можно определить еще в детстве: тенденция к противоречивым высказываниям и неверному употреблению слов, дефицит внимания... Обильная жестикуляция при разговоре. У Кларк хватило времени все это изучить. В Садбери она даже заглянула в психологический профиль Лабина. Он не подходил ни по одному параметру — кроме единственного. Но разве совесть — это действительно так важно? Иметь совесть не значит быть хорошим, почему же ее отсутствие обя­зательно делает человека злодеем?

Но, сколько ни рассуждай, факт налицо: человек без совести, вычеркивая из жизни Алике и ей подобных, аб­солютно равнодушен.

Ему все равно.

Он и не может быть иным. У него нужной прошив­ки нет.

Лабин, глядя на экран, хмыкает:

— А вот это интересно.

Он выводит визуальное изображение одного из хоз­блоков «Атлантиды»: большой цилиндрический модуль высотой в несколько этажей. Из спускной трубы на его боку бьет струя чернил, горизонтальный гейзер. Уголь- но-черная грозовая туча клубится в воде, закрывая обзор.

— Что это? — шепчет Кларк.

Лабин уже открывает другие окна: сейсмографы и вокодерные переговоры, мозаика миниатюрных сигналов с камер наблюдения, разбросанных внутри и снаружи комплекса.

Внутренние камеры «Атлантиды» полностью вымерли.

На всех каналах поднимается шум голосов. Три на­ружные камеры почернели. Лабин выводит меню общей связи и спокойно обращается к бездне:

— Внимание. Всем внимание. Началось. — «Атлан­тида» нанесла упреждающий удар.

Они теперь повсюду видят вероломство. В приемнике у Лабина мешанина голосов: «настроенные» рыбоголовые докладывают, что корпы, за которыми они наблюдали, резко активизировались, сосредоточились и определенно перешли к действиям. Словно кто-то пнул ногой мура­вейник — все мозги в «Атлантиде» вдруг заработали по принципу «сражайся или беги».

— Всем заткнуться. Это не закрытый канал. — Голос Лабина накрывает остальные, как гранитная плита — гальку. — По местам. Блокада через шестьдесят секунд.

Кларк, перегнувшись через его плечо, подключается к проводной линии с Корпландией.

— «Атлантида», что происходит? — Нет ответа. — Пат? Центр связи? Ответьте, кто-нибудь.

— Не трать времени зря, — бросает Лабин, включая сонар. Половина наружных камер теперь бесполезны, их окутал черный туман. Но сонар дает резкое, отчетливое изображение. «Атлантида» раскинулась по объемному эк­рану кристаллической шахматной доской. На сером фоне черные клетки — эхо от гибридных тел рифтеров, раз­местившихся в строгом тактическом порядке. Белого не видно вовсе.

Кларк качает головой.

— И ничего не было? Никакого предупреждения?

Она этому не верит: корпы никак не смогли бы

скрыть своих чувств, если б что-то планировали. Такое напряжение в головах любой «настроенный» рифтер уло­вил бы и за двадцать метров, задолго до событий как таковых.

— Похоже, они такого сами не ожидали, — бормо­чет она.

— Может, и нет, — отзывается Лабин.

— Как же так? Скажешь, это какая-то авария?

Лабин сосредоточился на экране и не отвечает. Сонарный дисплей вдруг заливает голубым цветом. Спер­ва кажется, что это просто перекраска фона, но вскоре проступают пятна, словно кислота проедает цветной гель. Очень скоро она растворяет почти всю голубизну, оста­вив несколько синих теней на «Атлантиде». Только это не тени. Кларк уже различает, что они объемны: цветные трехмерные комочки, прилипшие к обшивке и грунту.

Единственная наружная камера, дающая панорамный обзор, показывает несколько размытых светлых пятен на фронте чернильной бури. «Атлантиду» можно при­нять за светящегося кракена, в панике выбросившего чернильное облако. Все остальные наружные камеры по сути ослепли. Впрочем, это ничего не меняет. Для со­нара дымовой завесы не существует, и там, конечно, об этом знают...

— Они бы не сделали такой глупости, — бормочет Кларк.

— Они и не сделали, — говорит Лабин. Его пальцы безумными пауками пляшут по пульту. По экрану рассы­паются желтые точки. Они разрастаются в круги, накла­дываются друг на друга, и в центре каждого...

«Камера», — догадывается Кларк. Желтые круги — области обзора камер. Если бы им не мешала завеса. Лабин явно опирается на геометрию, а не на картинку в реальном времени.

— Даю блокаду.

Лабин опускает палец, и навстречу вздымается белый шум генератора. Шахматную доску заметает серая пур­га помех. На экране иконки рифтеров — простые точ­ки — оформляются в пять отдельных групп, окруживших комплекс. Из каждой группы одна точка поднимается на водяном столбе выше зоны интерференции.

«Все продумал до мелочей, да? — думает Кларк. — Спланировал всю операцию, и ни слова мне не сказал...»

Верхняя из иконок мигает и превращается в две слит­ные кляксы: Кризи на «кальмаре». Миг спустя его голос доносится по связи:

— Дейл на посту.

Еще одна иконка проступает сквозь помехи:

— Ханнук.

Еще две:

— Абра.

— Деб.

— Аврил на месте, — докладывает Хопкинсон.

— Хопкинсон, — говорит Лабин, — забудь о Гроте, они наверняка переместились. Придется подумать. Раз­дели свою группу для радиального поиска.

— Есть. — Иконка Хопкинсон ныряет в помехи.

— Кризи, — говорит Лабин, — твоей группе соеди­ниться с Чуном.

— Хорошо.

Вот она, на шахматной доске: на оконечности одного из жилых крыльев, метрах в двадцати от гидропонного узла. Знакомая иконка, заключенная в бесформенную зеленую кляксу. Собственно, это единственное зеленое пятно на всем дисплее. Желтое смешивается с голубым — так видела бы камера, если б не чернила, и еще...