Жребий

— Это почему же?

— Потому что мы дети одного отца. Но я — старший.

— Вы имеете какое-то отношение к моему отцу?

— К Богу, Тимофей Сергеевич, к Богу! Или вы и Бога отрицаете?

— Вообще-то, я человек атеистического воспитания. Но возможно, Он есть.

— Ага, значит, Бог все-таки есть. И вы есть. А меня нет.

— Нет. То есть вы есть, в сказках там, в фольклоре всяком, но не на самом же деле. — Тимофей Сергеевич никак не мог освоиться с мыслью, что Сатана существует реально.

— Да какой там фольклор, — сказал Сатана, — когда я вот сижу и беседую с вами!

— А где же ваши рога? Где копыта? Где остальные атрибуты? Вы, правда, подхрамываете малость, и лысина у вас имеется небольшая…

Сатана громко захохотал.

— Вот это уже поистине настоящий фольклор! Вы же интеллигентный человек, Тимофей Сергеевич! Ладно, если вы так настаиваете, хотя я к этой маске уже давно не прибегаю, я могу преобразиться в свой средневековый вариант. Отвернитесь на секунду, пожалуйста.

— Ну да, — сказал Нетудыхин, — а вы мне по голове чем-нибудь тяпните! Не надо! Оставайтесь таким, каким вы есть. Оно, может, и к лучшему.

— Тогда согласитесь со мной, что я есть. А личина моя — дело второстепенное.

— Допустим, что вы есть. Допустим.

— Нет, не допустим, а есть по-настоящему! Это важно. Мое существование абсолютно, ваше — относительно и временно: сегодня вы есть — завтра нет. Пшик — и нет! Один только бугорок земляной над вами…

— Но-но-но, полегче! А то вы еще как булгаковскому Берлиозу оттяпаете мне голову преждевременно. Я согласен: пусть будете вы есть, — сказал Нетудыхин как-то не по-русски. — Но что вы от меня хотите?

— Это уже другой разговор, — сказал Сатана. — Здесь я слышу голос разума. Самую малость, Тимофей Сергеевич, сущую малость. То, что иные делают и без моей просьбы. Я хочу, чтобы вы помогали мне в осуществлении моей миссии.

— Нет, это у меня не получится, — заявил категорически Нетудыхин. — Я приверженец Добра. Вы же занимаетесь не тем.

— Ну, уж прямо, идейный воитель! Не торопитесь, Тимофей Сергеевич, не торопитесь. Надо еще разобраться сначала, что есть Зло и что Добро. Зло имеет перед Добром в жизни свои колоссальные преимущества. А уж что до удовольствия, которое получаешь, творя его, — так куда там этому сопливому Добру! Верьте мне, я на этом деле дохлую собаку съел, и не одну.

— Нет-нет, — сказал Нетудыхин, как бы даже отодвигаясь от чего-то, — у меня это не получится. — И робко заглянул Сатане в глаза.

По-кошачьи серо-зеленоватые, они наводили ужас своей жуткой бездонностью.

— А вы попробуйте, — сказал Сатана, — дело покажет. Постажируетесь малость, подучитесь. Я вас подстрахую, дам любую консультацию в случае какого затруднения. Не Боги же горшки обжигают…

— Но почему я? Почему вы избрали именно меня? Я не хочу творить Зло! — почти по-детски капризно возразил Нетудыхин. — Кто я такой? Учитель обыкновенный. Подумаешь, фигура!

— Э-э, Тимофей Сергеевич, не прибедняйтесь излишне, не надо. Я другого мнения. А почему на вас выбор пал, это мой секрет. Другой сам к тебе в объятия лезет, а не подходит. Тут люди особого склада нужны. И зря вы артачитесь, что не фигура. Лиха беда начало. Сделаем фигурой. Для нас — это плевое дело. Подвинем вас вверх по социальной лестнице. Все в наших руках. Не волнуйтесь. И над кадрами мы думаем. Как не думать? Думаем. Но при таком вот наиве, в котором вы пребываете сейчас, скажу вам честно, большое дело начинать никак нельзя. Нужна школа, выучка. А уже потом — позаботимся и о масштабах. Тут, Тимофей Сергеевич, когда имеешь отношение с таким тонким материалом, как Зло, надо опираться на профессиональные навыки. Хотя, конечно, и чутье, и интуиция в нашем деле вещи важные. Где-то там чуть-чуть передавил и — бац! — Зло твое не состоялось как Зло. А это уже ошибка непростительная.

— Нет-нет-нет! Я человек абсолютно занятой: уроки, классное руководство, занятия в студии — даже на это времени не хватает.

— Ну и прекрасно! Прекрасно! Лучшей ситуации быть не может. Вы в гуще людей, постоянно среди молодежи — вам и карты в руки. Молодняк — наше будущее. И о нем нужно думать сегодня. Хотя у меня, честно сказать, виды на вас несколько другие: вы меня интересуете больше вот за этим письменным столом. Мне перо ваше покоя не дает.

— Ну уж, дудки! — сказал Нетудыхин и чуть не изобразил одну неприличную фигуру. — Еще мне вашей редактуры не хватало! Тут без вас попечителей в избытке. Так опекают, что по десять раз тексты приходится кромсать, пока протолкнешь.

Нетудыхин несколько поосмелел и повел себя согласно известной поговорке: не так страшен черт, как его малюют.

— Зря вы недооцениваете моих возможностей, Тимофей Сергеевич, зря, — сказал Сатана. — Не хотел говорить, да скажу, раз уж такой разговор пошел. Попалось мне тут одно стихотворение ваше как-то, всколыхнуло оно меня до глубины души.

Устал я жить, Господь, в твоем паскудном мире,

Неправедном и грешном, как ты сам,

И надоело видеть мне, как в человеке

Победоносно торжествует хам…

— Ваше?

— Мое. Но… Сатана не дал ему возразить. Он вдохновенно продолжал:

Куда не кинешь взглядом — мразь на мрази,

И слабого повсюду попирают,

Добро тщедушное влачит существованье,

А тварь одна другую тварь сжирает.

Нет справедливости на твоем белом свете,

Нет и не вижу просветленья я ни в чем.

Есть царство хаоса, разгул шабаша,

И виноват лишь ты один во всем.

— Великолепно! Такими строчками можно гордиться! Конечно, в стихотворении есть противоречия, — и это от недостаточного знания фактического положения вещей, — но какой замах, какой замах! А какой конец! — Сатана наморщил лоб, пытаясь припомнить окончание стихотворения. — Ага, вот:

Покрыта трупами твоих детей планета.

Терзает душу мне багровый твой венец:

А может быть, мы чертово творенье,

А ты всего лишь — крестный нам отец?..

— Потрясающе! Браво! Гениальная догадка! Ладно, скажу больше, признаюсь: вы спрашиваете, почему на вас мой выбор пал: не последнюю роль тут сыграло и это стихотворение.

— Да, но откуда оно вам стало известно? Я его никому не читал. Оно сыро. Оно еще в работе. Выходит, вы этот полуфабрикат стянули у меня просто со стола?

— Дорогой Тимофей Сергеевич, вы забываете, с кем имеете дело. Все, что касается меня, рано или поздно становится мне известно.

— Каким образом?

— Ну, каким образом — это уже другой вопрос.

— И все же как-то странно получается… Вы желаете иметь со мной дело и одновременно не доверяете мне.

— Вы хотите знать канал информации?

— Да.

— Вообще-то у меня не принято раскрывать профессиональные секреты. Но для вас, ладно, ради того, что вы мне доставили такое истинное удовольствие, — сделаю исключение. Все очень просто: вы курите, форточка у вас постоянно открыта. А у меня народ любознательный, юркий. Вот они и поинтересовались, над чем вы тут вечерами страждете. Элементарно.

Нетудыхин посмотрел на открытую форточку, прихлопнул ее. Сатана улыбнулся.

— Так у вас что, — спросил Нетудыхин, — осведомители имеются?

— Зачем сразу осведомители? Нехорошее слово. Информаторы. Работа есть работа. Я прочел стихотворение и понял: этот человек мой.

— Вы ошибаетесь, — сказал Нетудыхин. — Недовольство Богом — еще не есть признание вас. Я просто возмущен торжествующим Злом.

— Да? А конец, последние две строчки? Извините, Тимофей Сергеевич, в стихотворении и Он, и я существуем уже как само собою разумеющийся факт.

— Но это же поэтическая условность, метафора такая!

— Для кого метафора, а для кого истинное содержание!

— Нет, с вами положительно нельзя разговаривать. Вы все понимаете слишком прямолинейно. Ничего у нас с вами не выйдет.