Крепы

Убирая в кабинете, я не смогла заставить себя прикоснуться ни к одному из злополучных корешков. Не мне — Егору решать, что дальше делать со всеми этими предателями.

Тем временем девочка ловко накрывала на стол, а Егор, отговорив по телефону, заперся у себя, и сквозь дверь было слышно, как он пыхтит, подбирая галстук.

— Ну, это уже серьезно… — басом почти пропел он, появляясь наконец в дверях. — Горячий натюрморт.

— Вам нравится?

Егор устроился за столом и изящным движением сунул салфетку себе за воротник.

— Уж что-что, а желудок у меня в полном порядке. Когда ты только успела все это купить? — Сделав приглашающий жест рукой, мол, чтобы я тоже присела, он взглянул на Анну. — И на какие деньги?

— Деньги я взяла в своем чемодане! Я думала, вам будет приятно.

— Правильно думала. Очень приятно… В особенности мне приятен вот этот бифштексик… — и он с видимым удовольствием подцепил на вилку темно-коричневый кусочек мяса, от которого еще шел парок. — Как, кстати, тебе наш город?

— Хороший город. — Девочка немного смутилась. — Правда, очень тесный. Очень много людей… — Она тоже присела и неуверенно взяла вилку. — Очень шумно… и… — Она замялась.

— Грязно! — подсказал Егор.

— И столько птиц! Знаете, у меня даже закружилась голова, сколько их…

— Птиц? — удивился Егор.

— Голубей. Представляете, я голубя видела только на картинке. У нас в городе их вообще нет.

— Значит, все-таки что-то ты помнишь. Не полная амнезия?

— Я все помню! — сказала девочка грустно. — Но как бы не до конца.

— И что же ты помнишь?

— Я помню, что мне исполнилось шестнадцать лет. Будто позавчера. Я лежала у себя дома вечером с книжкой, потянулась погасить лампу над постелью и вдруг — этот самолет, тошнота… Пляшущие дети… У них такие страшные улыбки… — Она запнулась. — Извините, вы же их не видели…

— Так точно, — подтвердил Егор, — не приметили! Но дело не в этом. — Он тщательно прожевал свой бифштекс и добавил: — Видишь ли, Анна, хотелось бы сказать комплимент, да не могу — обстоятельства против. Ну никак ты не смотришься на шестнадцать…

— Да, — вздохнула девочка. — Я видела себя в зеркале!

— И честно говоря, трудно себе представить русский город, в котором нет голубей, — продолжал Егор. — Где это? Ты можешь сказать?

— Пожалуйста, не спрашивайте меня. Правда, я почти ничего не понимаю… — Она запнулась. — Глупо, конечно, но я кое-что вижу… Я думаю, что намного лучше будет, если вам все объяснит другой человек. Ему-то вы, по крайней мере, поверите.

— А почему ты думаешь, что я тебе не поверю?

— Давайте договоримся, — предложила Анна. — Я обещаю вам, что через… — она взглянула на часы, — через семьдесят три часа вы будете знать все.

— Откуда такая точная цифра? — Егор не скрывал иронии. — А раньше нельзя?

— Кое-что узнаете и раньше, — посерьезнев, сказала девочка. — Завтра утром!

— Каким же образом мы узнаем кое-что завтра утром? — Егор не удержался — все-таки объединил нас и жестом и взглядом. — Как, если ты ничего не скажешь?

— По телефону! — сказала Анна. — Через двадцать три часа и десять минут вам позвонят. — Она многозначительно поглядела на Егора, как бы разделяя меня с ним. — Вам! — повторила она. — Завтра утром!

IX

Я обиделась, но оставила обиду при себе. Очень не хотелось мне ссориться с Егором, да и само обещание полной ясности вполне меня устроило, пусть даже придется немножко подождать. Но если всему абсурду последних дней найдется хоть какое-то мало-мальски логичное объяснение — это уже само по себе чудо. Раздражило то, что девочка как бы провела черту между мной и Егором. Но легкое осеннее солнце, наполняющее квартиру, поднимало настроение, и проще было плюнуть на свои дурацкие обиды, нежели мучиться.

В результате кабинет Егора мы крушили втроем. Он, морща лоб — все же нелегко было распрощаться вот так, одним махом, с трудами многих лет, — сбрасывал свои деревянные скульптурки с полок, иногда не сразу — возьмет, повертит и швырнет вниз; я, повязав фартук, сгребала весь этот полированный хлам в картонные коробки, а девочка выносила на лестницу и было слышно, как бывшие экспонаты с грохотом и звоном летят вниз по трубе мусоропровода.

— Все, — сказал Егор, сшибая последнюю фигурку и переводя взгляд на другой стеллаж. — Книги мы пощадим. И эти рога… — Он наклонился и поднял ту самую голову оленя, что чуть его не задушила. Поднял и вернул на место. — Пусть что-то останется. Люблю ее.

Было еще несколько телефонных звонков: в основном звонили друзья Егора, поздравляли с годовщиной нашей свадьбы. Суеверно я сменила в своей комнате постельное белье, так чтобы не осталось ни одной тряпки, к которой прикасались несуществующие командир корабля и стюардесса. Я вымыла во всей квартире полы, терла переднюю до тех пор, пока не заболела поясница. А вечером, кажется, после семи, начал собираться народ.

Избавленная от обычных своих обязанностей — на стол подавала Анна, она все и готовила, — я сидела рядом с Егором и пила подогретое красное вино. Мне было очень хорошо в тот вечер. Наверное, я чувствовала, что нам с Егором скоро придется расстаться, поэтому старалась ни о чем лишнем не думать. Старые друзья, песня под гитару, колкие шуточки этих престарелых служак, чужая девочка, с наивной улыбкой подающая на стол.

«Да какая она девочка? — немного опьянев, думала я. — Ей уж, наверное, под тридцать… Может быть, у нее уже и дети свои где-то есть… Жаль, она не помнит!.. Спросить? Не буду. Если вспомнит, сама расскажет… — Я старалась не улыбаться, когда ловила быстрые жадные взгляды мужиков — ну никак не могли устоять: слишком хороша была моя Анна. — Все правильно, — думала я. — Правильно… Все это — полное безумие, всего этого просто не может быть. А, наплевать!.. Все это мне нравится, и чем непонятнее, тем интереснее».

На следующее утро я проснулась поздно и увидела, что лежу в постели Егора одна. Я с трудом припомнила звонок телефона: Егор сперва резко что-то спрашивал, потом попросил перезвонить и перешел в другую комнату, не желая, вероятно, меня будить. Неприятно кололо в голове — нельзя в моем возрасте столько пить. Часы показывали половину второго. Я подумала, что время назначенного телефонного объяснения давно прошло.

— Егор! — присев на постели, крикнула я.

Но никто не ответил. В ярко освещенной квартире — все шторы распахнуты, пыль везде вытерта, даже цветы из гостиной исчезли — никого. Ни Егора, ни Анны. На столе я нашла записку, придавленную пустой вазой.

«Прости, что не разбудил. Мы с Анечкой уехали по срочному делу. Вернусь, наверное, вечером. Все объясню. Егор».

Я разозлилась. Тридцать лет назад подобная записка послужила причиной нашего моментального разрыва. Тогда он ушел на аэродром, обещав в записке вернуться вечером, и исчез на неделю. Когда он вернулся, состоялся разговор из пяти фраз, и все — расстались на двадцать пять лет. Только раз увиделись при официальном разводе.

Обнаружив на кухне груду немытой посуды и взявшись за нее (слава Богу, хоть чего-то девочка недоделала — нашлось на чем отвести душу), я постаралась успокоиться: вспомнила, как, спустя много лет, увидела Егора на своем операционном столе. Долгие ночи в онкологическом стационаре, когда мы запирались с ним в процедурке, выставив дежурную сестру. То, что я переехала к нему еще до его выписки из больницы, было совершенно естественно. Ненормальным оказалось то, что я с легкостью сначала крала для него морфий, а потом и покупала героин. Впрочем, почти любой профессиональный онколог смог бы меня понять. Немножко успокоившись, утирая слезы и улыбаясь, я припомнила и происшествия последних дней. Выходит, звонил этот Алан Маркович, выходит, именно он и объяснил все Егору, выходит, именно из-за него Егор и Анна куда-то сейчас отправились.

Бросив недомытую тарелку, я вытерла руки, порылась в своих карманах и сумочке и, найдя визитную карточку, набрала номер. Телефон в гостиной стоял напротив зеркала, и я, слушая длинные гудки, не без отвращения рассматривала свое отражение: щеки провалились, седые патлы торчат во все стороны, рот открыт, как у идиотки.