Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)

Не понравилась Фромму и пресс-конференция. Прочитав ответы главы правительства Атлантии на вопросы корреспондентов, он обозвал главу болтуном и дураком. Зачем разговаривать с корреспондентами о войне? Когда она начнется, газеты обязаны трубить о патриотизме и победе. Зачем знать народу, будет или не будет война. Когда она начнется, каждого заставят воевать. Разве в наше время войну объявляют? Разрыв дипломатических отношений, если на это пойдет правительство, толь» ко испортит все дело, заставит противника взять оружие наизготовку. Война должна быть неожиданной — в этом залог успеха.

В штабе Фромм сказал:

— Я уже говорил — надо сначала сбросить атомную бомбу, а уже потом об этом ставить в известность политиков.

Если действия правительства Атлантии вызывали досаду у Фромма, то очень радовали бесконечные запросы промышленников. Они жаждали военных заказов, предлагали новые виды вооружения. Тут были и сверхмощные танки и безвредные на вид безделушки, вроде тюбиков пасты, спиртовых плошек, авторучек, начиненных взрывчатым веществом огромной силы. Джордон Нибиш предлагал поставку медикаментов и инструментария для госпиталей, отец и сын Бризгайлы вдвое расширили свой оружейный завод. Даже сестры Парсон — Зизи и Лизи пожелали внести свою посильную лепту в дело войны — они приспосабливали чулочную фабрику к выпуску парашютов.

Главари огромных концернов и акционерных обществ, ворочающие миллиардами во всех странах содружества наций, ночей не спали — планировали военное производство и подсчитывали будущие дивиденды. Немало было таких, что жаждали прибылей. Они-то и задавали тон.

…Было три часа ночи. Фромм вызвал адъютанта и спросил, готов ли самолет, на котором надлежит отправить урну с прахом капитана Брауна. Адъютант ответил, что готов. И все сделано в точности, как приказано. Труп в морге не вскрывали, анатомы и судебные эксперты не настаивали, поскольку тут дело военное. В пять часов труп положат в гроб и отправят в крематорий. Офицер, которому приказано руководить перевозкой гроба и отправкой самолета, предупрежден и будет на месте вовремя.

Фромм подумал о том, какие, вероятно, пышные похороны устроят Брауну на его родине. И памятник поставят: первая жертва войны! Погиб от руки врагов отечества. И, пожалуй, прослывет национальным героем.

И все это неправда…

«Ну и что же! — подумал Фромм. — Ведь совершенно верно сказано: когда начинается война — правда является первой жертвой».

КОГДА СМЕРТЬ ПОМОГАЕТ ЖИЗНИ

Макса не было целый день. Явился он под вечер. Даниил Романович только кончил бриться и, сняв нижнюю рубашку, ушел умываться; он вернулся, растираясь полотенцем, Макс, посматривая на его мускулистую спину, сказал:

— Бьюсь об заклад, что вы боксировали.

— Когда-то… Потом перешел на лыжи, летом гребля… Так вот, дорогой Макс, какое положение…

— Подождите, Даниил Романович. — Макс погасил сигарету, поднялся со стула и остановился перед Галактионовым в двух шагах. — Давайте немножко побоксируем. Я научу вас одному приему.

Даниил Романович удивленно посмотрел на него, усмехнулся, отбросил полотенце.

— Время ли?..

— Это недолго. — Макс засучил рукава и изготовился к бою. — Первые раунды — разведка, выискивание слабых мест противника. Попробуйте подобрать ключ. Начинайте.

Даниил Романович стал в позу боксера. Серию коротких ударов нацеленных в лицо, в корпус, вперемежку с обманными выпадами и мгновенным отскоком, Макс отпарировал легко и перешел в наступление. Он двигался на Галактионова правым плечом, выкидывая далеко вперед крепкий кулак. Даниил Романович разгадал маневр Макса, но вынужден был приостановить бой: взяла одышка.

— Хватит, — сказал он устало. — Мне же не тридцать лет… Я понял вас. Вы хотели ввести меня в заблуждение относительно своей левой руки, демонстративно работали больше правой с тем, чтобы я ожидал и опасался главным образом ударов левой. Но вы не левша.

— Верно, — согласился Макс. — И я рад, что вы это угадали. Но постойте, я еще не показал свой прием.

— В следующий раз. Садитесь, — Даниил Романович оделся и тоже присел к столу. — Вы говорили вчера, что любите дело, требующее смелости и риска? Я скажу: нужна смелость и осторожность. Рисковать надо как можно меньше, иначе потеряем все… Речь идет не о моей чести и жизни, не о том, что меня снова позовут в полицию, могут потащить в суд. Сейчас это не столь важно.

Пусть даже суд, только открытый, но этого они, пожалуй, не захотят, если вспомнят дело о поджоге рейхстага, прозвучавшее на весь мир и вошедшее в историю. Самое опасное то, что в такой ситуации может вспыхнуть война. Я сегодня долго разговаривал с советским атташе…

Они пришли к выводу, что Браун убит по указанию начальника штаба: Юв в точности передала разговор с капитаном, а Гуго, узнав о событии у магазина «Лотос», привязался к Максу и рассказал о предложении Кайзера насчет «амура с крылышками», убийство которого обещано хорошо оплатить и подготовить так, что даже полиции не будет на месте… Браун отказался участвовать в страшной казни политических заключенных, рисковать собой и жизнью тех охранников — солдат, которые должны стоять в оцеплении на полигоне во время взрыва. Его не могли уволить в отставку. Браун отлично осведомлен о замыслах Фромма, такого человека Фромм не выпустит живым… Латов согласился: да, правда именно в этом. Но никто в Атлансдаме не посмеет даже заикнуться о Фромме. Выход один — надо настаивать, чтобы следствие велось более широко, чтобы Кайзер попался. Полиция уверяет, что он куда-то исчез. «Есть другой выход», — сказал Галактионов Латову, — но меня немного беспокоит одно обстоятельство…»

— Дадут ли нам сказать слово правды, Макс?

— Нет, — Макс кинул в пепельницу потухшую сигарету. — Сегодняшний номер нашей газеты снова конфисковали.

— Я не о том, — задумчиво сказал Даниил Романович. — По всей вероятности. Кайзер тоже убран, и это логично, с точки зрения Фромма.

— Тогда где же выход? Кто укажет убийцу?

— Браун.

Макс скучно улыбнулся.

— Шутите, Даниил Романович. Неподходящее время…

— А вы забыли про мой аппарат?

Нет, Макс не забыл. Но как-то не верилось, чтобы мертвый мог заговорить. Изумительный человек Галактионов! Что и говорить, великой силы и ума. Но ведь непредвиденный пустяк может испортить все, а Галактионов, кажется, этого не учитывает.

Между тем Даниил Романович продолжал:

— Да, время не для шуток, но очень подходящее для того, чтобы показать всем, чего я достиг. Я не вмешиваюсь в чужие дела, только защищаюсь — и это право каждого человека. Я тут пережил многое, Макс, я должен был проглатывать горькие пилюли инсинуаций и терпеть травлю. О, теперь схватка будет серьезной, и хочется побоксировать как следует. Цель борьбы нашей сейчас настолько важна, что было бы низко называть эту схватку дракой. Но я называю именно дракой, так как хочу в ней использовать некие невинные приемы, которые противник может посчитать нечестными. В драке можно к ним прибегнуть. Вы хотели показать мне свой прием в боксе? Он честный или нечестный?

— Пожалуй, его еще никто не знает. Это не нырки головой вперед, — ответил Макс. — И неизвестно, как окрестят судьи ринга.

— Вот именно неизвестный, а потому неожиданной силы. — Даниил Романович встал, прошелся широкими шагами по комнате, глянул в окно, повернулся к Максу. — А у вас настроение, кажется, не очень-то оптимистическое.

Это была правда. Макс дважды пробирался в лагерь к заключенным, проявив при этом много выдумки, изобретательности, отчаянно рискуя. И почти никакого результата.

— Что-то не так идут у нас дела, — сказал он тихо. — Я говорю не о нас с вами, вы понимаете? — Галактионов кивнул, и Макс продолжал: — Себя не жалеешь, а вот — неудачи. Мне кажется, и наши с вами дела скверны. Вы сказали: Браун… Я ведь кое в чем разбираюсь, знаю суть вашего открытия. Так вот — тело в морге вскрывали. Как вы сможете оживить Брауна?