Дэмономания

— Так, может быть, — сказала Роузи, — в прошлом демоны действительно управляли миром.

— Ха. Может быть.

Пирс вспомнил, как на семинаре по истории Европы начала нового времени, который Фрэнк Уокер Барр вел в Ноутском университете, профессор и аспиранты (в их числе и Пирс) ломали голову над неожиданной и почти всеохватной вспышкой одержимости демонами в Европе шестнадцатого века: обвинения в волшбе, процессы, сожжения, истерия по поводу легионов Дьявола, суккубы, инкубы, колдуны, которых на глазах у всех уносили служившие им дьяволы. Истерия вне пределов сект и доктрин; католики и лютеране, кальвинисты, гугеноты — все осуждали друг друга, каждый утверждал, что меры, к которым прибегают все прочие, только ухудшают положение и открывают путь новым вторжениям.

Барр привел несколько объяснений этой эпидемии — экономическое, социальное, культурное, даже психоаналитическое (задержанная эдипова реакция со стороны тех, кто ранее низверг Святого Отца). Одно только объяснение он не принимал («даже, — говорил он со знаменитым барровским подмигиванием, — если оно верно»): что как раз тогда произошел большой побег или набег духов на мир людей — злых духов, а может, добрых и злых разом или просто докучливых, сознательно призванных магами или вломившихся насильно.

Болезнь, объявившаяся в самой природе вещей, а точнее, в людском понимании ее, вспыхнула вдруг, затем пошла на спад, кризис миновал, жар исчез, тело выработало иммунитет. Что бы нас ни постигло в будущем, это не повторится. Другое, и похуже, — возможно, только не Дьявол и дела его, и гордыня его ^{118} . В этом Пирс был убежден.

— Как она, кстати? — спросил он. — Сэм.

— А. Хорошо. В последнее время ни разу. Пару раз было, пока не рассчитали дозировку.

— Если я что-то могу сделать…

— Да вроде ничего, — сказала Роузи, у которой душа съежилась от этого предложения, слышанного уже много раз от матери, от друзей: так легко говорить — и так бесполезно. — Попроси волхвов. Помолись.

— Давно уже я не молился.

— Ну, попроси двоюродную сестру. У тебя же кузина монашка?

— Ага.

Интересно, подумал он, а молится ли еще Хильди. На словах-то, конечно, да. Но слова без мысли к небу не дойдут. ^{119}

— Тогда у нее, наверное, есть какое-то влияние, — сказала Роузи, заглядывая в стоявшую между ними коробку. — А это что?

На дне лежала еще одна большая брошюра.

— А, это…

—  «Ars Auto-amatoria, [25]— прочла она на обложке. — Или Всякий Муж Сам Себе Жена». Что за чушь?

Пирс сложил руки на ученый манер.

— Вот это и есть та диковинка, — сказал он. — Она, возможно, стоит не меньше, чем все прочие книги, вместе взятые.

— О чем это? — спросила Роузи, открывая книгу с такой же осторожной почтительностью, которую ранее выказал Пирс, и вполне подобающей.

Ну, хоть по-английски. Поэма.

— Вообще-то, — сказал Пирс, — это о мастурбации, — и Роузи показалось, что он покраснел: возможно ли?

— Вот как? — откликнулась Роузи и прочла:

— Как-то грубовато, — сказала она.

— Ужасно, — сказал Пирс. — Да еще и длинная. Почти тысяча строк.

— Тогда в чем же ценность?

— Так ведь есть люди, которые все это коллекционируют. Все старое и грязное, в смысле, порнографическое.

— А кто ее написал?

— Не знаю. Ни имени, ни даты. По тому, что мы, исследователи, называем внутренними свидетельствами, например, обыгрыванию нескольких строк из Мильтона и по орфографии, я предполагаю, что это восемнадцатый век. ^{120}

— Написано скорее «за», — сказала она, — чем «против».

— Очень даже «за».

— А я думала, тогда от этого боялись ослепнуть.

— Нет, это пришло позже. Псевдонаука девятнадцатого века. А раньше особо не осуждали и даже не обсуждали. Вот почему это раритет.

Роузи прочла:

— То есть экономишь время и силы, я так понимаю, — сказала она.

— А заодно и деньги.

— Ах ты, господи.

— В то время женитьба вообще была серьезным предприятием, — объяснил Пирс. — Очень сложно и дорого. Ее приданое, его деньги. В первую очередь, имущественная трансакция. А если ты человек ленивый, робкий и не хочешь лишних хлопот, вот, пожалуйста.

Она искоса взглянула на него.

— Угу, — произнесла она. — А что советуют женщинам?

— О них не упоминается, — сказал Пирс. — По крайней мере, в той части, которую я одолел.

— Кому-то надо было и об этом написать, — сказала Роузи.

— Всякая Жена Сама Себе Муж.

— Интересно, занимались они этим? — поинтересовалась Роузи. — Да нет, конечно, занимались. Но знали они, чем занимаются? А мужчины догадывались?

Сама она увлеклась этим задолго до того, как узнала, что у «этого» есть название и что другие тоже им занимаются. Различие между безымянным занятием и поименованным казалось очень важным, хотя ощущения оставались те же. Два мира.

— Ну, — сказал Пирс, — помнится, у де Сада женщины все время это делают. Так что.

— Это где?

— У де Сада, — повторил Пирс. — Маркиза. Который эс-и-эм. ^{121}

— А-а.

Вот теперь он действительно покраснел, и Роузи с интересом пронаблюдала за процессом с начала до конца.

— Ну, мне-то это без надобности, — сказала она, возвращая книгу в коробку. — От мужиков отбоя нет.

— Обожатели?

— Да, и сейчас вот двое сватаются.

— Споффорд.

— И не он один. Мой бывший хочет опять пожениться. В смысле, со мной.

— Я думал, вы еще не до конца развелись.

— Тем не менее. — Она снова вгляделась в обитаемое небо. — Помню, когда я рассказала Бонн — ты же знаешь, Споффорд вечно вокруг меня крутился, — так вот, Бони изрек, что повторный брак знаменует торжество надежды над опытом. Кого-то процитировал.

— Сэмюэла Джонсона ^{122} . Только, знаешь, я думаю, тогда у этой фразы был совсем другой смысл. ^{123}

— Разве?

— Мы думаем, что это такая циническая острота — не сумел ужиться с А, но уверен, что сможешь прекрасно ужиться с Б. Мы думаем, что это о разводе. Во времена Джонсона разводов почти не было. Но много смертей. Расставаться с супругой приходилось потому, что она умирала. Как у самого Джонсона. Поэтому опыт состоял в том, что ты полюбил кого-то, и она умерла. А надежда — в том, что новая любовь не умрет. При этих словах глаза Роузи увлажнились так, словно начали таять; она зажала себе рот ладонью (он увидел бледную полоску на пальце, где не так давно было надето кольцо). Она крепко зажмурилась, но слезы пробились наружу и повисли на ресницах.

— Что? — спросил он.

— О господи, — сказала она. — Боже, как я боюсь.

— Женитьбы?

— Смерти. Не хочу, чтобы она умерла.