Синий олень. Трилогия (СИ)

– Только не двигайтесь! – умоляюще кричал он, размахивая руками. – Пожалуйста, постарайтесь не двигаться, иначе вы погибнете!

Голоса на миг испуганно стихли, потом мужчина со стоном спросил:

– Что случилось, мать вашу? Вы где там разговариваете? А мы‑то где?

– Авария, – пояснил Сергей, – меня выбросило наружу, но вы в автобусе, а он завис над пропастью. Постарайтесь не двигаться, чтобы не нарушить равновесия, а я подумаю, как вас вытащить. Только у меня самого что‑то с головой, я плохо соображаю.

Кажется, до них дошло, потому что мужчина перестал ругаться и плачущим голосом сказал:

– У меня, кажись, ноги сломаны, живого места нет.

– Васенька где‑то плачет, – негромко произнесла женщина, – непонятно, как уцелел – с той стороны все в лепешку. Есть тут кто еще живой? – крикнула она и прислушалась, но по‑прежнему слышался лишь плач Васеньки.

– Попробуйте выбраться через окно, не делая лишних движений, – сказал Сергей, – а потом я залезу внутрь и поищу ребенка.

– Нам здесь не пролезть, кругом стекла выпирают, – с сомнением возразила женщина, оглядывая торчавшие в раме осколки. – Есть у вас что‑нибудь твердое? Так вы пока обейте немного осколки, а я попробую Ваську вытащить – он, кажись, между сидениями завалился, потому его и не раздавило.

Вспомнив о подаренном шахтером ножике‑молоточке, Сергей нащупал его в кармане и, открыв, начал обивать наиболее крупные стекла. Автобус неожиданно вновь качнулся, накренился и начал сползать в пропасть.

– Ирина, не оставляй меня! – в страхе закричал мужчина, почувствовав движение.

– Кто ж тебя, дурака, оставит! – она вынырнула откуда‑то сбоку и передала Сергею в окно посиневшего от крика Васеньку, а потом повернулась к мужу и подхватила его подмышки, крича: – Сам тоже подтягивайся, паразит, хватит хныкать!

Мужчина завопил от боли, но руками вцепился в раму и напрягся. Сергей стиснул его запястья и, собрав силы, буквально выдернул из окна обмякшее тело. Женщина скакнула следом за мужем головой вперед и, перекувырнувшись в воздухе, благополучно приземлилась. Автобус, от которого она при этом оттолкнулась ногами, сильно качнулся, потом со скрежетом задрал кверху задние колеса и рухнул в пропасть.

У Сергея подкосились ноги, он сел – буквально упал – прямо там же, где стоял, и закрыл глаза, пытаясь унять дрожь во всем теле. Мужчина лежал неподвижно – кости его ног были раздроблены, и от боли он потерял сознание. Паренек, лежа у скалы в том же положении, в каком его оставил Сергей, продолжал стонать и звать маму. К счастью младенец, уставший от крика, ненадолго замолчал. Женщина погладила мужа по щеке и прислушалась к его дыханию.

– Жив, вроде. Прокоп, ты меня слышишь?

– У него болевой шок – защитная реакция организма, – слабым голосом пояснил ей Сергей. – Пусть лучше пока побудет без сознания.

– А вы доктор? – женщина быстро повернула к нему исцарапанное осколками лицо.

– Я ученый – микробиолог.

– Да? А что вы делаете?

– Я изучаю микробов. Вы возьмите ребенка, что же он лежит на земле. А то я сам не могу, у меня что‑то голова кружится.

Она подняла младенца и, прижав его к груди, покачала. Внезапно взгляд ее упал на мертвое тело матери подростка.

– Лиза, господи, боже мой! Что… что с ней?

– Она умерла. Не кричите, испугаете малыша.

Все также покачивая ребенка, женщина какое‑то время в оцепенении смотрела на погибшую, потом опустилась на землю рядом с мужем и Сергеем.

– Лиза из Москвы, мы с ней четвертый год в этом санатории отдыхаем, – неестественно спокойным голосом сказала она, в оцепенении глядя прямо перед собой, – раньше мы дружили, она мне все про себя рассказывала, а потом надулась – я, видите ли, всем передаю, что она мне говорит. А что я такого кому передавала? Мне‑то все равно, мне есть, с кем общаться. С Щербиниными вот в этом году сдружились – они наши земляки. Из наших мест вообще много народу в этот санаторий ездит. А ничего, что Прокоп все в обмороке?

– Так даже лучше – он не чувствует боли.

– А, тогда ладно. А Юрка‑то все стонет, что с ним? Я не могу подойти, я крови боюсь, а он весь в крови, – ее вдруг начала колотить дрожь.

– Это не его кровь – матери. Ничего, он придет в себя, – у Сергея все сильней болела голова, он лег на спину и закрыл глаза, а женщина, как в забытье, покачивала уснувшего младенца и возбужденно говорила, перескакивая с темы на тему:

– Молодой вы больно для ученого. Я все думаю, зачем нужны академики, если они заранее ничего сказать не могут? Кто ведь мог знать, что так получится – поехали на экскурсию. Щербинины, вот, погибли – разом и Андрей, и Зинка. Там, где они сидели, все в лепешку было. Как же так‑то? Только что мы с ними бутерброды ели, и Зинка еще сказала, что колбаса несвежая. Хорошо еще, что мы с вами сейчас двое тут, а то я бы вообще сошла с ума. Ужас какой, меня всю аж колотит, а вас не колотит? Ваську теперь в детский дом, наверное, отправят. Я даже думаю, что, может, не надо было его вытаскивать – пусть бы уж они все вместе. Я видела, в каких условиях дети живут в детских домах, это ужас! Отправят его в детдом, как вы думаете?

Зубы ее мелко стучали, и странное оживление, звучавшее в голосе, явно указывало на то, что женщина не в себе. Нужно было поддерживать разговор, иначе она могла выкинуть что‑либо непредсказуемое, и Сергей ответил, как можно спокойнее:

– Почему же, необязательно в детдом, у них, может, родственники есть.

– У Зинки сестра в Воронеже. Семейная, правда, и дети есть, но она, может, Ваську и возьмет – они всегда душа в душу жили. А вот Юрка у Лизы один остался.

– Ну, так он уже большой мальчик.

– Какой большой! Моему Алешке тоже четырнадцать, как и ему. Остался бы сегодня сиротой – мы с Прокопом ведь тоже могли бы погибнуть, если б сидели с другой стороны. И вы нас, хорошо, вовремя вытащили. Все случай – как я подумаю, что… Как в жизни получается, да? А вот у Юрки теперь никого. У вас нет закурить?

– Я не курю. А что, у него разве нет отца?

– Отец‑то есть, без отцов дети не родятся. Только где он? Лиза была мать‑одиночка, она Юрку в пятнадцать лет родила. Дружила с курсан‑тиком одним, а родители поощряли и одних их оставляли – думали, что порядочный, и если что, то женится, потому что квартира у них московская и все такое. После войны‑то родители на что угодно были готовы, чтоб девок замуж выдать. А он, когда окончил, покрутил хвостом, плюнул на Москву и уехал к себе на родину в Таллинн – там ему родственники эстонку нашли. Родители, правда, потом Лизу никогда ребенком не попрекали – чувствовали, видно, что и их вина в этом деле есть. Тем более, чего попрекать, если они не нуждались – отец у них очень хорошо зарабатывал. Только в шестидесятом он под поезд попал, и тогда вот Лиза на вредную работу с химией устроилась, чтобы семью поддержать – у нее ведь еще и сестренка младшая. На производстве им из‑за этого постоянно сюда путевки и дают – из‑за вредности. Юрку она тоже всегда с собой привозит. Другие в отпуске погулять любят, а она – ни‑ни! – все с ребенком. Теперь не знаю, как у них чего будет – Лиза ведь одна и сестру, и сына тянула. И за матерью еще ухаживала – мать у них три года раком болела, этой зимой только умерла. Сестренке восемнадцать, она учится на первом курсе, а Юрка очень к матери привязан был, слышите – все маму зовет. Закурить у вас не найдется? Я в автобусе, жалко, сигареты оставила.

Столь искреннее сожаление о забытых в автобусе сигаретах показывало, что у женщины после перенесенного кошмара действительно не все в порядке с головой. Ладно, пусть побольше говорит – на любую тему, лишь бы только чего‑нибудь не сотворила. Надо продолжать разговор, но нет сил.

– Я не курю, я же вам сказал, – Сергей потер лоб, потому что туман опять начал наваливаться, и в висках пульсировала боль.

– Да‑да. А вы тоже бледный, голову ушибли?