Беззумный Аддам

Может быть, действуя с твердой верой в такое будущее, помогаешь его осуществлению. Мудрость очень в духе вертоградарей. У Тоби нет бумаги, но можно попросить Зеба прихватить немного на очередной восторгательной вылазке. Конечно, при условии, что Зебу удастся найти бумагу, которая не отсырела и не изгрызена мышами на гнезда. И не съедена термитами. Да, и еще понадобятся карандаши. Или ручки. Или мелки для бумаги. Тогда можно будет начать.

Хотя сейчас Тоби трудно сосредоточиться на идее будущего. Она слишком погружена в настоящее: в настоящем есть Зеб, а в будущем его может и не оказаться.

Она жаждет наступления ночи. Ей хочется пропустить едва начатый день и с головой плюхнуться в ночь, как в пруд; пруд с отраженной в нем луной. Плавать в жидком лунном свете.

Но жить ради ночи — опасно. День становится несущественным. Можно утратить осторожность, упустить детали, сбиться с пути. В такие дни она обнаруживает, что стоит столбом посреди комнаты, с сандалией в руках, не понимая, как она сюда попала; или снаружи, под деревом, зачарованно глядя на трепещущую листву, и мысленно дает себе пинка: «Шевелись! Сейчас же! Давай, тебе же нужно…» Но что именно ей нужно сделать?

Это не только у нее, и причиной не только ее ночная жизнь. Тоби замечает, что и другие так же расслабились. Застывают непонятно с чего, прислушиваются, хотя никто ничего не говорил. Потом рывком — заметным усилием — возвращаются в осязаемую реальность. Начинают суетиться в саду, чинить забор, возиться с солнечной установкой или на строительстве… Очень соблазнительно — просто плыть по течению, как Дети Коростеля. У них нет праздников, нет календарей, нет дел, которые нужно выполнить к сроку. Нет долговременных целей.

Она хорошо помнит это ощущение подвешенности в вакууме — с той поры, когда несколько месяцев прожила в салоне красоты «НоваТы», ожидая, пока чума, убивающая весь остальной мир, пойдет на убыль. А потом — когда прекратились мольбы, плач, стук в дверь, когда никто уже не тащился к зданию и не падал замертво на газоне, просто ожидая Знака, что кто-то еще остался в живых. Момента, когда снова начнется осмысленное время.

Она тогда цеплялась за установленный ежедневный распорядок: следила, чтобы ее тело было как следует накормлено и напоено, заполняла время мелкими делами и старательно вела дневник. Отгоняя голоса, которые пытались пробраться к ней в голову, как они любят делать, когда оказываешься в одиночестве. Отгоняя соблазн убрести прочь, в лес, открыть дверь тому, что должно с ней случиться, или, точнее говоря, с ней покончить. Положить конец.

Это было словно транс или хождение во сне. «Покорись. Сдайся. Смешайся со вселенной. Все равно этим кончится». Словно кто-то или что-то нашептывало, маня ее в темноту: «Иди к нам, иди сюда. Это будет конец. Это будет облегчение. Это будет завершение. Это будет не очень больно».

Возможно, такой шепот слышат уже и другие. Подобные голоса докучают отшельникам в пустыне и заключенным в одиночных камерах. Но, может быть, никто из находящихся рядом с Тоби от этого и не страдает: ведь здесь, в отличие от «НоваТы», нет одиночества, каждый окружен другими людьми. Но все же Тоби ловит себя на том, что каждое утро пересчитывает всех по головам, проверяя, все ли Беззумные Аддамы и бывшие вертоградари на месте; убеждаясь, что никто из них не убрел ночью в лабиринт листьев и ветвей, птичьих песен, песен ветра и тишины.

Кто-то стучит по стенке рядом с ее дверью.

— Ты внутри, о Тоби?

Это мальчик, Черная Борода, пришел ее проведать. Возможно, он сознательно или подсознательно разделяет ее страхи и не хочет, чтобы она вдруг исчезла.

— Да, — отвечает она. — Я здесь. Подожди пока, где стоишь.

Она второпях драпируется очередной простыней. На сегодня пусть будет что-нибудь менее строгое, не с геометрическим, а с цветочным рисунком. Пышные розы. Сплетение лиан. Неужели она тщеславна? Нет, она празднует возрождение жизни — своей собственной. Такое у нее оправдание. Может, она выглядит смешно — как старая овца, что притворяется ягненком? Без зеркала не скажешь. Главное — расправить плечи и шагать уверенно. Она отводит волосы за уши и закручивает в узел. Вот так, чтобы никаких шаловливых прядей. Нужна и доля сдержанности тоже.

— Я отведу тебя к Джимми-Снежнычеловеку, — значительно говорит Черная Борода, когда она выходит к нему готовая. — Чтобы ты ему помогла. С опарышами.

Он горд тем, что выучил такое слово, поэтому повторяет еще раз:

— С опарышами!

Он лучезарно улыбается:

— Опарыши хорошие. Их сотворила Орикс. Они не сделают нам плохо.

Он искоса взглядывает на Тоби, желая убедиться, что запомнил все правильно. Потом снова улыбается.

— И скоро Джимми-Снежнычеловек уже не будет больной!

Он берет Тоби за руку и тянет вперед. Он знает всю последовательность ее действий — он, как маленькая тень, впитывает все, что она делает.

Тоби думает: «Если бы у меня был ребенок — он был бы такой? Нет. Он был бы совсем не такой. Хватит вздыхать о несбыточном».

Джимми все еще спит, но цвет лица у него заметно лучше, и температура нормальная. Тоби вливает в него ложкой воду с медом и грибной эликсир. Нога заживает быстро; скоро опарыши уже не понадобятся.

— Джимми-Снежнычеловек идет, — сообщают ей Дети Коростеля. Сегодня утром при нем дежурят четверо, трое мужчин и женщина. — Он идет очень быстро, у себя в голове. Скоро он будет здесь.

— Сегодня? — спрашивает она.

— Сегодня, завтра. Скоро, — они улыбаются ей.

— Не беспокойся, о Тоби, — говорит женщина. — Джимми-Снежнычеловек теперь в безопасности. Коростель посылает его обратно к нам.

— И Орикс тоже, — говорит самый высокий из мужчин. Кажется, его зовут Авраам Линкольн. Тоби нужно постараться запомнить их имена. — Она тоже его посылает.

— Она приказала своим Детям его не трогать, — говорит женщина (Императрица Жозефина?).

— Несмотря на то что у него слабая моча, и Дети Орикс сначала не понимали, что им нельзя его есть.

— Наша моча сильная. Моча наших мужчин. Дети Орикс понимают такую мочу.

— Те Дети Орикс, у которых острые зубы, едят тех, у кого слабая моча.

— И Дети Орикс, у которых клыки, тоже иногда их едят.

— И Дети Орикс, которые подобны медведям — те, у которых большие острые когти. Мы не видели медведя. Зеб однажды съел медведя, он знает, что такое медведь.

— Но Орикс велела им не есть его.

— Велела им не трогать Джимми-Снежнычеловека.

— Коростель послал Джимми-Снежнычеловека, чтобы он о нас заботился. И Орикс тоже его послала.

— Да, и Орикс тоже, — соглашаются остальные. Один из них начинает петь.

Девичьи секреты

За завтраком сегодня оживленно.

Белоклювый Дятел, Дюгонь, Майна и Колибри уже поели и с головой ушли в спор об эпигенетике. В какой степени поведение Детей Коростеля обусловлено генами, а в какой — культурой? Есть ли у них вообще что-то такое, что можно назвать культурой, отдельное от экспрессии генов? Или они скорее похожи на муравьев? А как же пение? Да, это, несомненно, некая форма коммуникации, но что оно собой представляет — просто обозначение своего участка, как у птиц, или его можно считать искусством? Это ни в коем случае не может быть искусство, говорит Белоклювый Дятел. Майна заявляет, что Коростель не мог объяснить это пение и был против него, но устранить пение не удалось, так как в результате получались существа, лишенные эмоций, неспособные возбудиться и недолговечные.

Цикл спаривания, конечно, обусловлен генетикой, как и изменения окраски женского живота и гениталий при течке, а также соответствующие процессы у мужчин, говорит Колибри. И всего, что ведет к полисексуальным актам. У оленей или овец это называлось бы гоном, говорит Белоклювый Дятел. А будет ли меняться поведение Детей Коростеля при изменении внешних обстоятельств? К сожалению, в куполе «Пародиз» не было возможности проверить. Все соглашаются, что это прискорбно. Можно было бы сделать несколько вариаций и провести эксперименты, говорит Дюгонь. Но Коростель правил железной рукой, объясняет Майна, и был ужасно догматичен: даже слышать не желал ни о каких возможных улучшениях, кроме тех, что придумал сам. И уж конечно, он не хотел, чтобы его лучший труд испортили добавкой потенциально некачественных атрибутов, говорит Колибри, ведь он планировал продавать Детей за безумные деньги. Во всяком случае, он так говорил, замечает Майна.