Право первородства

Он редко ошибался в оценке руководящих половых органов. Собирая инструмент в чемоданчик, Сеня разглядывал отель. Три звезды: ремонтируют под четыре. Место хлебное, центр города: рядом — парк. Он прикинул количество номеров, перемножил на сто баксов в день (для круглого счёта), мысленно положил эту сумму себе в карман, вздохнул и направился к верному Россинанту. Тот, жалкий и облезлый, уже бил землю передним колесом.

— Ж-ж-жжжихх!

Едва не снеся Россинанту бампер, рядом встал породистый, злой «мерин». Из салона прянул г-н Адвокат. Движения новоприбывшего г-на были нервными и суетливыми, как у собачки чихуахуа. Вокруг запахло дорогим одеколоном.

— Я! — вскричал Адвокат. — Что здесь происходит?!

Две маски загородили ему дорогу.

— Я — представитель владельцев отеля! Я хочу знать…

Сене стало грустно. Он тоже много чего хотел бы знать.

Например, где спит счастье. Но жизнь научила Сеню: не трогай г-но, не будет вони. Лучше покури, брат, табачку. Прислонившись к чахлому клёну, он сосал мятую сигарету, пыхал дымом и наблюдал, как г-н Адвокат бодается на улице с вернувшимся г-ном Горсоветом.

— …конкурс! В две тысячи восьмом…

Хозяйственный суд… удовлетворив иск прокурора…

— …сорок с половиной миллионов…

— …своим решением признал недействительным…

— …свидетельство на право собственности…

— …договор купли-продажи…

— …в рамках действующего законодательства…

— …целостного имущественного комплекса…

— …кассационная жалоба!..

В окне музшколы пиликала скрипочка. Галдели воробьи, ссорясь с голубями за хлебные крошки. Сеня позвонил шефу, спросил: ждать ли денег? Шеф отключил связь. Минутой позже он прислал СМС: «Забыть и насрать!» Затем позвонила мадам Волчик: напомнила Сене, что он идиот, и велела купить хлеба. Молочный батон и кирпичик «Бородинского». Сеня глянул в сторону булочной. Там стоял здоровенный оглоед — на таком пахать отсюда до Сахалина — и пялился на Сеню. Волосы оглоеда были выкрашены забавным образом: светлые, вроде липового мёда, с чёрными «перьями». Мадам Волчик говорила, что так красят через специальную шапку.

Меньшинство, вздохнул Сеня. Мы с ним оба в меньшинстве. Сексуальное, национальное — какая разница? Хорошо, если толерантность. Хуже, когда погром. И хлеба купить не успеешь. Вставят, провернут — ему удовольствие, а мне?

— Сорок с половиной миллионов, — печально сказал Адвокат. Он был один. Г-н Горсовет сбежал.

— Забыть и насрать, — предложил Сеня.

— Вам легко говорить… А кто вы, собственно, такой?

— Медвежатник, — объяснил Сеня. — Работаем круглосуточно!

— А что вы делаете здесь?

— Это я ваш отель вскрывал.

Очень приятно, — вздохнул г-н Адвокат.

15:27

…теперь у меня новая жизнь…

— Они там что, взбесились?

— Рустамыч, ты только не нервничай…

— Это Дорфман! Это его хитрожопости…

— Рустамыч, не бери в голову…

Водители «скорых», курившие у въездного пандуса, отошли подальше. То, что не удалось главврачу и лишь частично удалось внезапной, плохо объяснимой ненависти к амбалу-медбрату, сделал Геныч, глава юридической службы Чисоева. Артур забыл о Вике. Загнал аварию в глухой угол сознания, забил двери и окна досками крест-накрест. Дал увести себя из корпуса на свежий ветерок, под ёлки. Атаковали его бизнес-хозяйство, как при жизни говорил отец. Отец полагал, что у мужчины есть два хозяйства, одно из которых ниже пояса. И оба надо охранять любой ценой, рвать врага зубами. Если, конечно, ты мужчина.

Артур вспомнил, как в Махачкале, в гостях у Жорика Джалилова, бывшего танцора ансамбля «Лезгинка», отец хлебнул лишку и залез спать в будку к Карачуну, цепному кобелю-волкодаву. И как злобный, косматый, не признающий никого, кроме хозяина, Карачун рычал на всех, включая обалдевшего Жорика, не подпускал людей к будке. Отец же придавил часа полтора, выбрался наружу, поцеловал Карачуна в мокрый нос: «Кунак! Берег гостя…», умылся и пошёл к столу. Он обожал свежий ччар-лаваш, а бабушка Тават как раз принесла стопку горяченького.

Живой отец. Не бронзовая фигурка на краю кубка.

— Звонил Шамиль, — сказал Геныч, глубоко затягиваясь сигаретой. В последние годы он перешёл на трубку: берёг здоровье. Пачку штатовского Parlament Геныч носил в кармане на всякий случай, и случай пришёл. — Мне звонил. Ты ж трубку не берёшь… Он договорился с клиникой в Израиле. Профессор Лившиц на низком старте. И ещё у немцев, с Гильзбахом, для страховки. Как только Вика будет транспортабельна, берём медицинский чартер. Я кинул бронь в Air Charter Service, они подтвердили… Артур не ответил. Кусал губы, хмурился.

— Отель я возьму на себя, — Геныча беспокоило, что от Чисоева пахло коньяком. Геныч понимал, что алкоголь расслабляет. Он бы и сам налил Артуру. Но Артур никогда не пил коньяк. Текилу, виски, водку — пожалуйста. От коньяка Чисоев отказывался наотрез. Такая вот причуда. — Разберёмся. Ты, главное, не волнуйся. Ты Вику спасай. Мы сами…

— Что шьют? — спросил Артур.

— Горсовет выразил несогласие с продажей облсоветом здания отеля. Прокурор города подал иск от имени горсовета. Они считают, что на момент продажи отеля частному собственнику отель находился в совместной собственности двух советов. Насколько я в курсе, сейчас область переписывает свою долю на город, в спешном порядке.

— Если они вернут здание горсовету, пусть вернут нам деньги. И возместят средства, потраченные на реконструкцию…

— Шутишь? Дорфман скорее удавится.

— Или я его удавлю.

— Остынь. Я погнал к отелю Стасика, он разведал. Налоговая подала ещё один иск. Они хотят ликвидировать отель, как предприятие. Производство по делу открыто, первое заседание — через пять дней.

— Почему так быстро?

— Не знаю. Думаю, команда сверху. Велели рассмотреть в сжатые сроки.

— Ликвидация? На каком основании?

В ИГР появилась запись об отсутствии предприятия по юрадресу.

— Что? Кто внёс?!

— Конь в пальто. Исполкомовский департамент госрегистрации. Они якобы зафиксировали, что руководство отеля не находится по своему юрадресу. Налоговики тут же подорвались с иском в окружной админсуд. Я, кстати, сделал заявление, что это незаконно. Согласно законодательству, внесение в госреестр такой записи возможно в двух случаях…

— Брось. Геныч. Законно, не законно… Нас топят.

— Выплывем.

— Это он Вику убил.

— Кто?

— Дорфман. Это он…

— Ты с ума сошёл!

Артур рассмеялся. Услышав этот смех, Геныч — не Геннадий, даже не Генрих, а Егор Альбертович Геныч, с ударением на «ы», что сильно осложняло ему школьные годы, — побледнел. Он имел несчастье встречаться с людьми, которые так смеются. Его мать шестой год жила в частном пансионате для душевнобольных. Геныч очень любил маму. Он навещал её раз в неделю, если не чаще. Мама смеялась и настойчиво просила привезти внуков, Серёжу и Оленьку, а у Геныча прихватывало сердце.

Он был холост и бездетен.

Чисоев сорвался с места. Крупный, сильный, в последние годы слегка заплывший жирком мужчина метался, как зверь, от ступенек, ведущих в корпус, до ствола ели-великанши — и обратно. Бил кулаком в дерево, ободрав костяшки до крови и перемазавшись смолой. Пинал ступеньку ногой, хрипло матерясь — мягкий носок туфли не спасал пальцы. Казалось, он хотел этого: движения, крови, боли. Словно платил какую-то цену, предъявленную безумным, безжалостным кредитором. Геныч отошёл подальше, не в силах оторвать взгляда от беснующегося Чисоева. Звонок мобильного он услышал не сразу.

— Геныч на связи. Что?

Он не мог поверить.

— Что?!

— Что?! — эхом повторил Артур, кидаясь к юристу.

У Геныча пропал голос.

— Говори!

Две требовательные руки схватили Геныча за плечи. Затрясли — так пёс, играя, трясёт матерчатую куклу. У Геныча лязгнули зубы. Запрыгали очки на носу. Кровь ударила в голову, вскипела, наполнила виски грохотом. Хорошо, подумал Геныч. Хорошо, что неотложка. Примут сразу. Когда инсульт, хорошо, если сразу.