Бомба-свастика

Однако всякие военные соображения оставили мой ум, едва только я заметил возле стола эту элегантную фигурку: прикусив губу, она передвигала длинной указкой крошечную модель каравана в ее новое расчетное положение.

Лаура…

Имя ее прозвучало в моей памяти молитвенным вздохом.

А потом она оторвалась от карты, улыбнулась и помахала мне рукой.

Крошечная, сложенная из кирпичей и побеленная кабинка оказалась безупречно опрятной — ни колечек, оставленных на столе горячим стаканом, ни треснувшей чашки. Толстые, пропущенные под потолком паропроводы испускали тепло, время от времени оттуда доносился стук — словно кто-то собирался выбраться наружу. Длинный шнур от чайника висел на крючках над плакатом ПАУКИ ВРАГА ОКРУЖАЮТ НАС. Тугие кресла и потертый диван придавали помещению вид школьного холла, памятного по дням невинной юности.

Все это было до 38 года…

Лаура прикоснулась к моему плечу.

– Что с тобой?

– Легкий приступ малярии, — назвал я привычную отговорку… но это была Лаура. — Если честно, припомнилось кое-что довольно скверное.

Ноябрь: холодный и свежий ветер, дующий по Фидрихштрассе…

Даже теперь он преследовал меня.

И лучи утреннего солнца ложатся на усыпанную битым хрусталем мостовую.

– Старик снова посылает тебя во внешний мир, — не спросила, а констатировала она.

– А какое задание выпало тебе, дорогая?

– В настоящее время я готовлю техническую поддержку поездки одного человека на американский юго-запад.

– В самом деле?

Мне было предназначено встретить тебя, моя любимая.

– Ах, да. — Она передала мне чашку на аляповатом блюдце в цветочек. — А ты слышал об Альберте Эйнштейне?

– Да. Он прославился…

– Идея проекта принадлежит ему.

– Прости?

– Он убедил Рузвельта. Подписал открытое письмо вместе с несколькими коллегами из Принстона и еще Бог весть откуда. Бруклинский проект вырос из этого письма.

– Я не знал этого.

– Этот Эйнштейн — настоящий гений. Все знают его специальную теорию многообразия…

– Структура ДНК, — произнес я. — Эволюция на основе репликаторов. И миграции генов.

Лаура, сидевшая словно натянутая струна, с чашкой чая в руке, кивнула, будто это было известно всем. Над нашими головами вновь звякнула паровая труба.

– Дело в том, — она посмотрела вверх, ожидая, пока утихнет шум, — что появление его специальной теории было неизбежным. Но общая теория множеств представляет собой плод мысли гения, опередившего свое время.

– Если бы он не родился… Или если бы он не был евреем, то мог бы стать наци.

– Не надо говорить такие вещи. — Лаура поежилась.

Чай в моей чашке остыл, и я поставил ее на паркетный пол.

– Прости.

Она прикоснулась к моей руке:

– Как нам повезло, что мы встретились. Это не предполагалось… Мой мир, лишенный Лауры, навсегда остался бы пустым и блеклым.

– Может быть, у SOE [4] и не было таких планов — в отличие от Провидения.

Снаружи прозвучали шаги. Мы подождали, однако человек миновал дверь. Лаура прикоснулась к моей щеке. Я нагнулся к ней, и мы поцеловались.

Через неделю я стоял на краю оранжево-розовой пустыни под безоблачным лазурным небом и добела раскаленным солнцем. Жар воздушной топки палил меня, стискивая в своем невидимом кулаке.

Дорога, стрелой пролегавшая по пескам, исчезала за невысоким гребнем. За моей спиной прямые рельсы — не надо забывать, где я нахожусь — сверкали серебром под воздушным маревом. Уменьшавшийся в размерах поезд, растворяясь в дрожащем воздухе, пыхтел, пожалуй, слишком глухо для столь сухой атмосферы. Я проводил его взглядом.

А потом оказался в одиночестве посреди безводного и бесконечного ландшафта, совершенно не предназначенного для жизни.

У ног стоял потрепанный чемоданчик, побывавший со мной на Дальнем Востоке и в оккупированной Европе, хотя никакие наклейки на нем не свидетельствовали о путешествиях. Шерстяной костюм, идеальный для английской весны, отягощал плечи; пальто, оставшееся сложенным на чемодане, и вовсе казалось нелепым.

Как и эта явка, устроенная вдалеке от города и от глаз предположительно наводнявшей его «пятой колонны». Едва ли я мог выглядеть подозрительнее… если бы только здесь нашелся агент, способный следить за мной, пока жара и обезвоживание не свалили меня.

Я распустил галстук.

Сбоку от меня горизонт прятался за фиолетовыми горами. Интересно, не найдется ли снега на их вершинах? От мысли о тающей в сложенных ладонях льдинке невозможно было оторваться. Много ближе передо мной, подняв руки вверх, застыли, словно застигнутые врасплох на месте преступления, сотни кактусов сагуаро, похожие на зеленые заглавные буквы «пси».

Линейка Брейтуэйта щелкнула меня по костяшкам пальцев, когда я запнулся на спряжении греческого глагола…

Проклятые школьные дни. Как изгнать вас из памяти?

Прекрати ныть…

В Африке тысячи солдат пребывали сейчас в гораздо худших условиях. По крайней мере, здесь можно было не опасаться, что из-за горизонта вот-вот вынырнут тирекс-танки Роммеля, начиненные тяжелым оружием…

Вот.

Вдалеке, над полосой смешанного с щебенкой асфальта показалось облачко пыли.

Я ожидал на солнцепеке и был безоружен. Если приближались неведомые мне враги, они просто не могли знать меня в лицо; когда они окажутся вблизи, отсутствие оружия убедит их в том, что меня нечего опасаться. Ну а я всегда мог положиться на собственные руки.

Ребром ладони по гортани жандарма. И он валится, хрипя, прижимая руки к горлу, выкатив глаза от нехватки воздуха…

Скверное воспоминание. Однако я не мог избежать убийства и успел убраться до того, как прибыли офицеры из ваффен СС: те самые, которых вызвал… — уверен, что это было именно так, — которых вызвал жандарм. В темном переулке, под проливным дождем…

Соберись.

Ну же. Немедленно.

Оливковый джип-раптор уже заметно приблизился, так что стало видно водителя: белая рубашка, широкий алый галстук полощется на ветру. Я невольно глотнул, позавидовав этому парню.

Взбрыкнув короткими сильными ногами, джипо притормозил, подняв облачко мелкого оранжевого песка. Что-то блеснуло — смотри в оба, — однако это было не оружие: левую руку водителю заменял стальной крюк.

– Залезай, приятель.

Я выровнял дыхание, готовясь перейти к действиям.

– Становится холодно, — заметил я непринужденно, — декабрь на дворе.

– Ага, правильно. Ну, садись что ли? Я ждал.

– Ладно… Бывает и до минус семи. — Ястребиное лицо нахмурилось. — Или до девяти? А ведь пришлось учить и латынь.

Пароль и отзыв составляли случайные цифры, никакой прямолинейности — и упомянутый мной декабрь можно было понимать неоднозначно, а отзыв предусматривал разницу в три единицы. Там, откуда я приехал, к таким вещам относились серьезно.

Забросив чемодан и пальто на заднее сиденье, я сел на пассажирское место и протянул руку.

– Приветствую вас.

– Разрешите представиться. Мое имя — Феликс. Феликс Лейхтнер, хотя я подумываю о том, чтобы сменить фамилию. Но мой старик будет кипятиться.

– Можно вообразить. Я…

– Твое имя мне известно. Держись.

Он повернул ключ, и джипо с урчанием ожил. Затем Феликс резко развернул его по невозможной дуге — я успел заметить крохотный бурый силуэт следившей за нами земляной белки — и вдавил в пол педаль акселератора. Мембраны приборной доски засветились красными огоньками, когда мы рванули с места по пустынной дороге… Ветер бил в лицо, позади клубилось облако пыли, а перед нами, насколько хватало глаз, простирались оранжевые пески, раскаленные и величественные, и пустыня эта умела убивать столь же уверенно, как и град посланных солдатами вермахта пуль.

Какой необъятный простор.

Над головой в глубинах лазурного неба кружил одинокий орел. Если откажет джипо, скоро ли явятся мерзкие стервятники? Повсюду дышал жаром песчаник; поодаль пестрели слоями скалы, где зелень мяты чередовалась с сахарно-белыми и черными прослойками.