Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов

Можно попытаться идти по реке вниз. Так, он помнил, выбирались из джунглей герои разных фильмов. Но река всё равно течёт вниз, то есть на север. Не проще ли идти по компасу?

Он поделился сомнениями с Шандыбой. Тот поразмышлял и согласился. Во-первых, имеет смысл вернуться к месту приземления и прихватить часть вещей. Во-вторых, река петляет, это ясно. В-третьих, всё равно подыхать.

И они пошли обратно по следу самолёта, набрав в канистру воды и прихватив еду, спиннинг, проволоку и инструмент. Верёвочную лестницу решили пока оставить.

Идти обратно было нелегко — пологий спуск обернулся утомительным подъёмом. Привалы делали часто — и во время одного из них Шпак, отвернувшись, чтобы поссать, увидел вдали среди деревьев освещённую солнцем белую стену с высоким окном!

41

Самурай никогда не признаёт себя побеждённым.

Это закон жизни.

Чем бы ни казался исход битвы — на самом деле это победа самурая. Даже смерть — это его победа.

Враги могут об этом и не догадываться…

Вода за эти несколько часов прибыла, и довольно сильно. Можно сказать, она уже плескалась у самых ног. Цунэхару вновь повернулся лицом ко входу в подземелья и посмотрел на замОк. В нём кто-то оставил ключ: серебряный осьмиконечный крест, а вернее, зерцало Вайрочаны, Белого Будды. Не настоящее, конечно, зерцало — просто ключ такой формы. Человек, имевший право входить, вошёл — а тот, кто должен был ключ забрать, почему-то не пришёл за ним.

Разлилась река? Может быть.

Но почему-то казалось — тут другое.

Деревья, выросшие на крышах…

В любом случае — Цунэхару не был уверен, что ключ и замок примут его за своего. Он никогда прежде не касался этого ключа и не переступал через этот порог… а значит, мог и не переступить.

Подземелья не жаловали тех, кто пытался проникнуть в них не по праву. С тонкостями здешнего этикета Цунэхару так до конца и не разобрался, но хорошо знал: если ты чем-то не понравишься ключу или порогу, они могут сотворить с тобой что-то ужасное. Например, превратить в свинью.

Он глубоко вздохнул, низко поклонился двери, прижимая к груди уже ненужную сумку с фальшивой яшмой, поприветствовал дверь сердечными словами, вежливо испросил разрешения войти — и коснулся ключа.

Белая вспышка порвала небо…

42

Головы всех контрабандистов обмотаны были многими слоями мешковины, и тяжело было узнать, кто есть кто, а ещё труднее — что-то сказать или услышать. Надо полагать, испарения Леты всё равно пробирались в лёгкие, иначе с чего бы Брюсу перестать понимать, сколько прошло времени? Сколько раз скрипнули вёсла и заполоскал при фордевиндах парус? И когда под тяжёлым форштевнем загрохотали камни, и ладья, приподняв нос и припав слегка на левый борт, замерла наконец, прервав бесконечное движение, внутри просто что-то оборвалось, словно закончился важный этап жизни.

Было почти темно, особенно над самой головой. По краям серело небо, сзади — туманно и размыто, впереди — подчёркнутое снизу резко, размашисто и изящно.

Души принялись разматывать мешковину с голов; первой избавилась от неё Елена. Встряхнула волнистой чёрной гривой. Хотела что-то сказать, но закашлялась.

— Проводишь меня немного, Прекрасная? — спросил Брюс, отбрасывая свою провонявшую дыханием тряпку и вытирая лицо чистым платом.

— Ждите меня, — бросила Елена подчинённым.

Они прошли сотню шагов молча и остановились под невысоким раскидистым деревом. Брюс открыл сумку. Глаза Смуглой богини сверкнули, лицо напряглось.

— Мог бы — отдал бы всё тебе, — сказал Брюс с сожалением. — Но надо приберечь…

Он вынул три пластиковых флакона, потом подумал и добавил четвёртый. Остатка должно было хватить. Руки богини заметно вздрагивали, когда она прижала к груди эту драгоценность…

— Посидим на дорожку, — он сел сам и похлопал по толстому выпирающему из земли корню. — Ты мне так и не сказала…

— Я долго думала, — богиня присела рядом. — Боюсь, что я не придумала для тебя ничего. Всё случилось так внезапно… Дайте закурить.

— У меня только трубка…

Она глянула на него так, что руки Брюса сами торопливо принялись трубку прочищать, набивать, подносить огонь…

— Так вот, — богиня затянулась глубоко, глаза её полузакрылись, тело пробрала мгновенная дрожь. — Ох, хорошо… Так вот: я боюсь, граф, что вам полезна будет одна только Аматэрасу, она продержалась дольше всех — и, может быть, хоть что-то поняла. Аматэрасу, она же Ираида… высокая такая. Спросите, покажут. Ладно, мне пора. Приплыть за вами?

— Попробую выйти прямо отсюда. Если же не получится… Ну, дам знать. Разожгу костёр. Трубку оставьте, оставьте. Вот ещё и табачок…

— Спасибо.

— Вам спасибо, Прекрасная. Может статься, вы только что спасли мир. Вы ведь можете это… как бы сказать… предвидеть?

— Могу, — кивнула Леда, аккуратно помещая трубку в декольте. Чашечка смотрела вперёд, как удивлённый глаз. — Но не хочу. Не обессудьте.

Брюс вскинул на плечо сумку, встал. Подал руку богине, помог подняться. Наклонился, поцеловал в щёку. Ушёл быстро, не оглядываясь.

Она смотрела ему вслед. Потом пожала плечами и, гордо вздёрнув подбородок, зашагала к ладье.

В ожидании парабеллума

Случилось так: Крис печально играл на саксе, закрыв глаза и чуть пританцовывая то вперёд, то назад. С ним осталась Ирочка, а я, дзед, Хасановна и Лёвушка решили подняться немного вверх по склону — вдруг там откроется какой-то вид? Я про себя уже решил, что мы проведём здесь день, дождёмся темноты — и, если ничего не найдём, используем одну свечку и смоемся отсюда в общем направлении на север. На севере есть дядя Атсон, может быть, он что-то умное посоветует. И вообще…

Не знаю, как другим, а мне тут было здорово не по себе. Я даже не знаю, почему. Но я постоянно испытывал (и Ирочка потом это же самое говорила) — испытывали мы что-то похожее на то, что должны бы, по идее, испытывать даже самые тупые герои самых тупых фильмов ужасов: они ничего не понимают, делают то, что для любого нормального человека является очевидной глупостью, — а за углом уже… в общем, что-то уже происходит за углом.

И, надо сказать, чем выше мы поднимались, тем больше мне казалось… вот это самое. Но я, как самый тупой дебил, пёр и пёр на рожон.

Деревья вскоре действительно стали помельче, кроны их сделались реже и ниже, а потом — Хасановна как раз сказала: давайте передохнём! — впереди показалась голая скала.

— Вы отдыхайте! — крикнул Лёвушка и метнулся вперёд, чтобы я его не успел поймать. — Я сейчас смотаюсь наверх и посмотрю! Я быстро!

43

— Слышишь теперь? — спросил Шпак.

— Слышу, — согласился Шандыба.

— Называется «эолова арфа», — сказал Шпак. — Я на Памире такие слушал. Часами, знаешь… И не надоедало.

— А чего ты делал на Памире?

— Да у нас там тёрки с местными были. Давно, при Союзе ещё. Хотя нет, вру, уже кончился Союз. Помню, в гостинице мы в какой-то жили — шесть человек на шести этажах…

Они наконец обошли этот непонятный и страшноватый мёртвый город по окраине и оказались на небольшой плоской площадке. Отсюда открывалось зелёное волнистое море по одну сторону и красновато-серые, выбеленные, линялые склоны и осыпи — по другую. Горы были недостаточно высоки, чтобы иметь снежные шапки, но кое-где вершины их окутывали облака.