Египетские сны

Кто – мы? – спросил я.

Да мы, с Александром.

Вы давно его знаете?

Очень! Вообще-то, он личность известная, по крайней мере, в Средиземноморье. Что касается красной рубахи, – это особая история. Граф возвращается домой, после участия в погребении Великого Мужа. Друзья покойного специально надели форму, в которой шли в бой… Когда-то их была тысяча… Остались десятки.

«Форма?» Что-то, вроде масонской ложи? А его нос? Что с его носом?

– Однажды, при штурме крепости раненый, он упал со стены лицом вниз, но, как видите, выжил. Большего сказать не могу. Остальное узнаете, если сам сочтет нужным вам рассказать.

Услышанное мало что прояснило: не очень-то я доверяю этому племени. Оставалось внимательно наблюдать, делая выводы. Объект наблюдения не заставил себя долго ждать. Не успел раввин выйти, как Мей заглянул в каюту.

– Господин лейтенант не будет против, если я войду?

– Не будет, – ответил я.

Я по-прежнему сомневался, что ночной гость – действительно, «граф Александр Мей». Он выглядел авантюристом… и не пытался это скрывать. Но как раз это меня интриговало.

– Так, значит, мы уже не сердимся? – Продолжал он, как бы испытывая мое терпение.

– Не сердимся, – сказал я, опуская ноги с койки.

– Хочу посоветовать вам, когда прибудем в Неаполь отправить письмо.

– Кому? – Спросил я, ожидая подвоха.

– Ну, не мне вам об этом рассказывать. В самом деле, разве вы не хотели бы сообщить Бесс, что, по крайней мере, до Неаполя добрались благополучно.

Меня поразило упоминание о Бесс. Но чтобы не выдать себя, я придрался к другому.

– Что значит «По крайней мере до Неаполя?» А потом? Со мной должно что-нибудь случиться?!

– Не обязательно. Может и не случиться.

– И на этом спасибо. А теперь ответьте, какое вам дело до Бесс?

– Мне не хотелось бы, чтобы девочка переживала. Видите ли, в ее положении…

– Что такое!? – я снова сорвался.

– Господин лейтенант, если будете так нервничать, не дотянете и до Неаполя.

Я что-то кричал, но слова заглушил рев паровичка. Мы замолкли одновременно. В дверь просунулась голова Стюарда. Он объявил: «Господа! Господа! Неаполь!»

– Слава Богу, дотянул, – улыбнулся Александр, выходя на палубу. Я вышел следом.

Навстречу нам, как облако, поднимался Везувий.

«Святая Тереза» входила в Неаполитанский залив (длина около десяти, ширина около пятнадцати миль). У восточного берега громоздились, как бы вставленные один в другой, три конуса вулкана. Наружный конус Везувия (Монте-Сомма) сильно разрушен. Его склоны на две трети высоты покрыты виноградниками и сосновыми рощами.

Город у подножия невысоких гор сверкает, точно горсть выброшенной на берег соли.

Александр тащил меня за собой. Подозреваю, что раввин был бы рад прогуляться с ним по Неаполю, но, чувствуя мое неприятие, уступил его мне, хотя я о том не просил.

Примиряющая прогулка с Меем вообще не доставляла мне удовольствия: один вид обезображенного лица графа вызывал содрогание и мое, и прохожих. Уродство не очень вязалось с пышностью южного города. Впрочем, и сами горожане производили странное впечатление.

Александр показывал мне достопримечательности бывшей столицы Королевства обеих Сицилий (континентальной и островной), – Национальный музей и знаменитую галерею Каподимонте. Мы осматривали старинные замки, многочисленные готические церкви и дворцы в стиле барокко.

Граф рассказывал о Неаполитанской оперной школе, о бельканто, о Скарлатти и Перголези, но сами создатели всего этого – итальянцы – казались мне слишком болтливыми, смуглыми и темноволосыми – больше похожими на бродячее племя торговцев, фокусников и воришек, чем на творцов шедевров.

Времени было достаточно. И граф предложил побывать на руинах погребенной под вулканическим пеплом Помпеи или совершить морскую прогулку на островок Капри. Но я отказался, сославшись на неважное самочувствие.

Мне в самом деле было не по себе.

У графа Мея в Неаполе оказалось много знакомых. На улицах, почти каждую минуту его окликали. Он останавливался, чтобы перекинуться приветствиями: парою слов и каскадом энергичных жестов.

Мне приходилось стоять в стороне и глупо улыбаться, прислушиваясь к непонятной речи. Всякий раз он передо мной извинялся. Но все повторялось.

Я чувствовал себя в этом городе совершенно чужим.

Когда мы отчалили, я уже понимал, что общение с Александром требует особой стратегии.

Чтобы не оказаться смешным, из него нельзя ничего выпытывать: со временем он сам все расскажет. Мей был полон загадок и тайн. В то же время – не чужд легкомыслия. В карточной игре, как и в жизни, он любил блефовать, хотя не редко проигрывал. Но не так, как проигрывают завзятые шулеры (чтобы «втянуть» в игру дилетанта). Он проигрывал, как – игроки, которым наскучило следить за игрой. Он был похож на притворщика, забывшего роль, которую играет.

На корабле, и в гаванях, куда заходило судно, Александр разговаривал с каждым на его языке: с итальянцем – по-итальянски, с греком – по-гречески, с евреями – по-еврейски, даже с русскими он объяснялся по-русски.

Он был всегда бодр, шумен, сорил деньгами и везде чувствовал себя, как дома. Его фамилиарность и менторский тон бесили меня. Ему нравилось опекать и подначивать. Я не знал, куда мне от него деться, но, когда оставался один, когда тоска доводила меня до отчаяния, появлялся он. И я успокаивался.

Постепенно складывалось впечатление, что наше знакомство – не простая случайность, а воля шутницы-судьбы, уготовившей мне сюрпризы. Предчувствия были самые мрачные, но временами охватывала злость, и я сам бросался в атаку, чтобы увидеть, как он выкручивается. Расспрашивал, например, о корнях его куцей фамилии.

– Вам не нравится моя фамилия!? – удивлялся он. – Видите ли, мне, действительно, пришлось ее сократить: длинные – нынче не в моде.

– Конечно, обрезали кончик? – ехидничал я.

– А вам не терпится знать?!

– Обидно. Вы обо мне уже знаете все. А я о вас – почти ничего.

– Будете себя хорошо вести, – узнаете.

– Откуда вы, граф? Где ваше графство? Кто вы?

– Башибутянин.

– Это как понимать?

Очень просто. Если в Англии живут англичане, то в нашем графстве – сплошные «башибутяне» – он надо мною смеялся.

Чем ближе я узнавал Мея, тем сильнее поражался его знаниям во всех областях, включая и медицину, где, по молодости, я считал себя достаточно сведущим.

Александр был силен в естественных науках, и душными вечерами, сидя на корме, я слушал его рассказы об океане, о земной тверди и «тверди» небесной, о жизни, которая кишит вокруг нас, под нами и в космосе. И обо всем он имел особое мнение.

«Святая Тереза» обогнула западный берег Апеннинского «сапога», и, миновав Мессинский пролив, шла теперь вдоль восточного побережья Сицилии.

12.

Где-то на пол дороге между Мессиной и Катанией там, куда уходило солнце, нашим взорам открылась гора, над которой дрожало облако теплого воздуха. Ее заснеженная вершина по форме напоминала колпак китайского кули, с картинок из Чайна-Тауна (в Сохо). Вершина не то упиралась в лазоревый свод, не то протыкала его и уходила в неведомый «опрокинутый мир».

Белый «колпак» лежал на широких темно-синих «плечах», покрытых дубовыми, каштановыми и буковыми лесами. К морю спускалась зелень оливковых рощ в красно-белых прожилках селений. У кромки прибоя из лазурного моря торчали огромные глыбы. По преданию слепой великан Полифем бросал их вслед Одиссею, дерзнувшему его ослепить.

Я был потрясен. Меня поразила мысль. В волнении оглянулся на графа.

– Мунджи бедду, – сказал Мей – так зовут эту гору на местном наречии. А Пиндар – поэт древней Греции – называл ее «Небесной колонной».

– Простите! Но это же «Этна» – самый высокий вулкан Европы! Я знаю, так как заранее изучил весь маршрут… Я хочу сказать о другом…

– О чем же!?