Джампер. История Гриффина

Я прыгнул обратно в Нору, чтобы взять из лодки бинокль. Потом – на скалу над каньоном, и воспользовался биноклем для определения их конечной цели. Они включили фонари, и поэтому хорошо были видны среди длинных теней от Рыбьего Хребта. Мне пришлось следовать за ними дальше, они все шли вперед, под гору, но я следил вплоть до самой окраины парка, до светлого пятна, пробивавшегося сквозь сгущающиеся сумерки.

Я прыгнул обратно к помойке у егерского хозяйства и достал пакеты с гниющими останками койотов, оставив их на время в каменной развалюхе, где прятался сначала, – рядом с шахтой.

Я согласился поехать с Генри во Францию.

– С родителями порядок, – подтвердил я.

– Они хотят переговорить с Гарольдом? Или моей мамой?

Я покачал головой.

– Клевые они! Сказать по правде, мне кажется, они не особенно вникают. – Он сделал такое лицо, словно сочувствовал, а потом сказал: – Радуйся. Для меня разрешение родителей сопровождается десятком факсов и звонков, призванных расставить все точки над «i». A с паспортом у тебя нормально?

Я кивнул.

– О да, только фотка старая, терпеть ее не могу, но он еще действителен в течение трех лет.

– Отлично! Я займусь билетами.

– Сколько с меня?

– О, не волнуйся. Это дагана забота. Он страшно рад, что у меня есть друг не из Брутуса. А еще я думаю, они хотят, чтобы: кузен Гарольд тебя изучил, раз они пока сами не могут… во всяком случае, до лета.

– А, так они возвращается домой?

– После летнего семестра. На три недели. А ты поедешь куда-нибудь?

– Дожить еще надо, приятель. В любом случае, школьные каникулы меня мало касаются, раз я на домашнем обучении. Лучше путешествовать, когда остальные не могут.

Во всяком случае, так говорят.

При свете дня я воспользовался биноклем и прыгнул со своего обрыва на другой, к самой окраине парка. Туда, где начиналось ограждение из колючей проволоки – не имевшее отношения к парку, оно тянулось вдоль границы.

Там же были установлены ловушки на койотов – и старые, и какие-то новые, развешенные вдоль проволоки через каждые тридцать футов. На некоторых висели клочья шерсти, кругом валялись кости.

По другую сторону ограды земля была вытоптана, и паслись овцы. Куча овец.

Я отправился вдоль ограды на север, в том направлении, куда уехали прошлой ночью квадроциюны. За вернув за угол, увидел участок земли, выглядевший точь-в-точь как парк – он не был вытоптан, но там повсюду тянулись колеи со следами шин, с глубокими провалами от выступов на колесах внедорожников. Я повернулся и пошел по следам.

Они уехали по грязной, но довольно ровной деревенской дороге, направляясь на юг, к следующей ограде. По всему периметру местных частных владений были расставлены ловушки. Я подошел к дому, единственному жилому месту на всем ранчо, стоявшему на отдалении.

На почтовом ящике было небрежно написано «Кихо». Квадры припарковали рядом с домом, там же лежали четыре собаки, которые рванули ко мне вдоль забора, с яростным лаем.

Явно недружелюбные.

Я перешел на другую сторону дороги, бросил ветку бухарника перед собой и рядом с домом и прыгнул.

Я взял такси в Ла Крусеситу из Святого Августина. Выглядел я как турист, на голове – здоровенная панама. Говорил только по-английски, и когда таксист меня обсчитал, не стал его поправлять. По виду – ехал на языковые курсы, как и любой другой клиент.

Алехандра говорила по телефону, и пока она была занята, я не стал ее тревожить, рассматривал плакаты на стенах.

Она бросила взгляд на мою одежду и сказала по-английски:

– Секунду, я сейчас закончу! – Я помахал рукой, соглашаясь.

Она обсуждала детали одного из своих экспресс-курсов в курортном комплексе «Шератон», и я слушал, не обращая внимания на смысл произносимого, но жадно вслушиваясь в звучание ее голоса.

Наконец, все было обговорено, она положила трубку и спросила:

– Чем могу помочь?

Я снял панаму и приложил палец к губам. Они вполне могли спрятать в офисе «жучки».

Ее глаза распахнулись, не говоря ни слова, она обогнула стол и сжала меня в объятиях.

Я расплакался.

– Ш-ш-ш-ш, – она еще крепче меня обняла, а я заплакал еще сильнее. Через минуту я успокоился, и она меня отпустила. Я взял блокнот, написал на листке: «Где мы можем поговорить?»

Она приняла блокнот из моих рук и написала, где и когда.

Через полчаса мы встретились в лесу у холмов, за церковью, спрятавшись за деревьями, так что каждый проходящий был у нас на виду.

– Никто меня не видел, когда я входила в церковь. Я десять раз прочла «Аве Марию», – сказала она, доставая сумку. – И… я принесла кузнечиков!

Она пошутила.

– Не знаю, что на меня нашло! – сказал я, расправляясь с куриными энмоладас. – Я правда в порядке.

– Я тоже по тебе скучала, – призналась Алехандра.

Я сделал усилие, чтобы сосредоточиться на еде, но чуть было не подавился. Она взялась рассказывать новости – кто у кого родился, о двух свадьбах, как шли дела в агентстве. Многое я уже знал от Консуэло, но не стал ее останавливать. Я просто слушал и смотрел. Через какое-то время, когда я закончил есть, она сказала:

– Ты выглядишь таким крепким! Тренируешься?

– Да, карате занимаюсь.

– А школьные занятия?

– Да, мамочка! Каждый день решаю задачки.

Она склонила голову набок.

– Твой английский изменился. Акцент – он теперь менее американский.

– Ну да, потому что я ошиваюсь в Лондоне.

– Не говори, где! – предупредила она.

– Лондон – большой город, двенадцать миллионов жителей. Но я там не живу.

– А твой французский?

Мы перешли на французский.

– Я все еще делаю письменные задания. В следующем месяце еду в Нормандию. Поработать над произношением.

– Ого, завидую тебе! Я была в Квебеке, и их французский… другой. Французский на Мартинике, в Вест-Индии был хорош. Но в самой Франции – нет, не бывала.

– Через неделю я смогу забирать тебя туда постоянно.

Было видно, что она соблазнилась такой идеей.

– Нет. Может, как-нибудь, когда приятель из «Вилья бланка» свалит, и они перестанут тебя искать. Последний раз, когда я уехала в Мехико-сити, они уже были там, следили, с кем я встречаюсь.

Я почувствовал, как мое лицо окаменело.

– Не волнуйся. Я делаю все как всегда, ну, кроме встреч с тобой. Их я просто игнорирую.

– Консуэло сказала, они обыскали дом.

Я увидел, как ее глаза вспыхнули гневом, потом она улыбнулась.

– Но они же не взяли ничего. Понимаешь? Не как воры.

– Они вторглись в твою личную жизнь.

Она поежилась и коснулась лба.

– Это все еще моё. – Потом провела рукой от меня к себе. – И это еще и наше. – Она собрала бумажный мусор, оставшийся после ланча, умяла его поплотнее и сунула мне в руку. – На, можешь выкинуть. Я вернусь в церковь и помолюсь. Как ты будешь возвращаться?

Я вздохнул.

– Поеду на автобусе до Оахаки, но не до конца. Двадцать километров – безопасно. – Я надвинул шляпу на глаза. – Поняла? Я невидимка.

– Мы можем иногда встречаться. Пусть Консуэло позвонит накануне и скажет: «Кот убежал погулять». Я встречусь с тобой на следующий день.

– Что ж, если кошка гуляет сама по себе, ее могут сожрать койоты. И ей следует поостеречься, – добавил я ворчливо.

Она снова притянула меня к себе.

– Ничего страшного, мы будем настороже.

Когда я вышел из-за кустов у дороги, перед ранчо, собак нигде не оказалось. Было темно, но луна была почти полная, и мои глаза быстро к ней привыкли. Я прыгнул к подъезду, разорвал мешки и вывалил гниющих койотов перед дверью.

Собаки зашлись лаем-, но я скрылся за кустом прежде, чем показался первый луч фонаря.

– О, черт? Таша, Линус, Люси, пошли прочь отсюда! – Я услышал глухой удар и визг собаки. – Трей, доставай ружье! Кто-то тут с нами решил поиграть! Я узнал этот голос: я слышал его, когда они выбрасывали последнего койота.