Крепы

— А как же, как же! Они, родимые, они!.. — Голос неприятно отражался от мокрых кафельных стен и множился. — Кто такие, хотите уяснить?..

Похлопывая себя ладонями по белым бокам, из своей кабинки вышел Петр Сергеевич. Голубая струйка окончательно превратилась в розовую и на глазах иссякла.

VI

Рассказывал он долго, громко и с удовольствием; рассказывал, когда они уже вышли из душевой и шли по коридору, рассказывал в палате.

Из его объяснений выходило, что человек после смерти не исчезает, а продолжает функционировать — только он становится невидимым и неощутимым.

— … Это нормальный человек, а с крепами — сложнее. Или проще, если хотите, — говорил Геннадий Виссарионович. — В городе очень мало животных…

— Я слышала, они как матрешки! — перебила Арина. — Вкладываются один в другого и становятся очень умными — наверное, умнее людей!

— Вот-вот, объединяются! Очень умные! А теперь представьте себе, что объединяются люди: несколько человек умирают, а потом появляются в одном лице, — это лицо мы и называем крепом.

— Значит, они все-таки люди? — спросила Арина.

— Не совсем. — Геннадий Виссарионович тяжело и как-то неприятно вздохнул. — Видите ли, они объединяются не сами по себе, а выбирают предмет, скажем так, базу для воплощения. Основой для крепа может стать кукла из музея, робот, а иногда и просто костюм… В полосочку! Крепов очень мало, но, в отличие от меня или, скажем, от Михаила Михайловича, они и осязаемы и видимы, они имеют вес в килограммах, они пахнут, и они чертовски живучи.

— А чего же они хотят от нас? — спросила Арина.

— В том-то все и дело, что никто не знает, чего они хотят. Нам порой бывает очень трудно их понять. С человеческой точки зрения крепы совершенно алогичны, но какая-то своя логика у них, несомненно, есть. Вот, например, уже существующий креп способен присоединить к себе любого умирающего человека и таким образом обогатиться, но делают они это почему-то крайне редко. Я сказал, они видимы, но это тоже неверно: они могут быть видимыми, а могут и не быть, они могут пахнуть, а могут и не пахнуть.

— Соединение живого разума с неживым, — сказал Алан. — Кибернетика давно над этим бьется.

— А в природе оно уже существует! — подытожил главврач. — И ведь что интересно; еще при жизни человек подсознательно тяготеет к тому механизму или предмету, с которым объединится потом. Иногда это бывает даже трогательно.

Арину удивляло, что она опять не видит людей; в белых коридорах стационара было тихо и пусто, — но Михаил Михайлович успокоил ее:

— В стационар вход неживым людям строжайше воспрещен. Для нас с Геннадием Виссарионовичем в данном случае сделано исключение.

Арина хотела спросить, почему так, но они уже вошли в палату.

Это была обычная одноместная палата: тумбочка, кровать, мягкий стул. Укрытый по грудь голубой простыней, на кровати лежал молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, не больше. Лицо его потемнело, вероятно, от длительной боли. Бесцветные губы сжаты. Глаза напряженно зажмурены, так что даже не дрожат ресницы.

— Ему осталось жить около пяти минут, — объяснил Петр Сергеевич. — Я специально привел вас в эту палату, чтобы вы увидели, как это происходит. В особенности чтобы это увидели вы, Алан Маркович. Прошу вас, смотрите внимательно.

— А зачем вам такая стерильность? — все-таки спросила Арина.

— К сожалению, не все возвращаются, — вздохнул Петр Сергеевич. — Иногда умирает человек — и ничего после него не остается: дернутся стрелочки на приборах — и один остывающий труп. Мы теряем каждого пятого жителя нашего города — пятую часть нашего прошлого. Здесь, в стационаре, при соблюдении некоторых условий процент потери несколько ниже.

— Крепы? — шепотом спросила Арина.

— Не только. Возможно, происходит полное разрушение личности. Мы провели специальное исследование и установили, что далеко не все жители нашего города, умершие за пятьсот лет, теперь с нами. Так что утверждение, будто все прошлое с нами, не выдерживает критики. Какой-то части прошлого мы лишены. Есть варианты: либо его вовсе не было, либо этим людям в другом месте, в каком-то ином пространстве лучше, чем дома.

Умирающий на постели вздрогнул.

— А может быть, его можно спасти? — еще тише спросила Арина. — Может быть, ему можно чем-нибудь помочь?

— Нет, в данном случае медицина бессильна. Рак, метастазы…

«Еще немного, и я поверю любому бреду, — думал Алан. — Все недостаточно научно, но почему бы этому не быть на самом деле?»

Больной на кровати мучительно умирал. Его впалые темные щеки и лоб покрылись испариной. В последнюю минуту он попытался ухватиться рукой за край постели. Рука была тощей и черной. Из полуоткрытых губ вырвался последний стон. Тело приподнялось в напряжении, сильно качнулось и упало на подушки. Голова медленно повернулась набок и замерла.

— Он умер?

— Да, но сейчас должен вернуться.

— Ему было больно?

— Нет, скорее страшно. Раковым больным перед смертью мы делаем укол морфия.

— А когда это произойдет?

— Трудно сказать. Обычно латентный период продолжается не более четырех минут. Прошу вас, не стойте так близко к нему, лучше отойдите к двери. Это небезопасно. Бывали случаи, когда живые теряли свою отражающую способность и вес, отдавая их свежеумершим.

Палата была хорошо освещена — пожалуй, даже слишком ярко для обычной больничной палаты. Арина сделала шаг к двери. Все молча стояли в ожидании. Геннадий Виссарионович недовольно морщился, Михаил Михайлович кусал губы и рылся в карманах.

«А действительно, — подумал Алан. — Все врачи у них живые… Нет, не врачи, только главные врачи… Один главный врач».

Он отчетливо увидел, как воздух над постелью сгустился и сквозь одеяло от трупа отделился невесомый контур. Эта тень в ярком электрическом свете имела очертания обнаженного мужского тела. Алан смотрел не отрываясь, следил за нею. Тень медленно поплыла к потолку. На мгновение соприкоснувшись с ним, она потеряла свои очертания и расплылась в облако, но тотчас вернулась к прежней форме. Сначала призрак висел горизонтально, потом развернулся ногами вниз и, опустившись, встал перед ними.

— Добрый день, — сказал призрак молодым басом. — Вы уж извините, товарищи медики, но что-то жрать охота, и одеться бы не помешало.

Алан видел, как тает в воздухе невесомый контур. Спустя минуту призрака не стало, остался только голос, отчетливый и голодный.

У покойника не было бороды, можно было и теперь разглядеть голый синий подбородок, задранный на подушке, а возникший прямо перед Ариной совершенно голый молодой человек весь зарос: у него была пушистая черная борода. Арине сделалось неловко, и она отвернулась.

— А неплохо! — сказал призрак и звонко шлепнул себя ладонью по бедру. — Я думал, будет иначе. — Он сделал несколько упругих шагов по палате, приподнял занавеску и выглянул в окно. И снова, на этот раз уже обеими ладонями, хлопнул себя по бокам. — Нормально, — бросил он. — Как новенький! — Потом, вспомнив, он повернулся и сделал шаг в сторону своего мертвого тела, лежащего на кровати. — М-да, жалко, конечно! Ну, да и ладно, ну да и Бог с ним. — Он повернулся к Петру Сергеевичу и вдруг потребовал: — Похоронить бы меня надо!

— Похороним, — успокоил его главврач. — Вы немного возбуждены, прилягте, отдохните. Сейчас тело унесут. Насчет обеда и одежды для вас я распоряжусь. Постарайтесь поменьше думать, поспите лучше.

— Вот. Вот нормальные люди как умирают! — обиженно говорил Геннадий Виссарионович, когда они вышли в коридор. — Два месяца до, два месяца после!.. «Пожалуйста, полежите!.. Пожалуйста, поспите!.. Сейчас обед принесут!» А я пятнадцать минут полежал в машине, и вместо обеда — таблетка, вместо «отдохните» — «вы незаменимы!»

— А еще раз взглянуть на этот процесс можно? — осторожно спросил Алан.

— Вполне. У нас высокая смертность.

VII

В следующей палате умирала немолодая толстая женщина. Те же голубые стены, тот же яркий свет. Так же плотно заделаны белой материей окна, за которыми с трудом угадывалось солнце. Женщина оказалась знакомой. Алан рассматривал ее из окна гостиницы в бинокль. Она торговала квасом. Женщина была без сознания, голова в бинтах. По ее положению на постели можно было догадаться, что в этом случае медицина могла бы вмешаться и более активно.