Храни тебя бог, Ланселот!

— Ну!

— Тебя, Ланселот, Артур воином воспитал, так?

— Так. Кем же еще мог я быть!

— Приметил я, как ты осматривался, вступая в крепость. По-дилетантски было сработано, и, если хочешь, я покажу тебе все.

— Ты милостив, — засмеялся Ланселот. — Но то, что хотел видеть, я увидел.

Долго и тихо смотрел на Ланселота Дракон, затем встряхнул головой и опять помолчал.

— Скажи, — заговорил он наконец, — ты готовишься к осаде?

Ланселот явно желал проявить смирение, но ничего кроме вызывающей бешенство любезности, у него не вышло.

— Могу ли я даже помыслить о деле столь лестном тщеславию? Нет, мирская слава мне ни к чему. Веди меня к гробнице Мерлина, только о том и прошу тебя!

Дракон был в замешательстве. К такому поведению он не был привычен. Те заячьи душонки, рыцари — всего-то их наперечет, — не посмели даже искать его. Артур оказался храбр, но ограничен, потому и удалось его напугать: Артур радовался, что хоть ноги унес от Дракона. Но Ланселот держался иначе. Нелегко сие объяснить, а если мне и удастся, то уж очень трудно поверить: держался он вызывающе, то есть не так, как Артур, и не так, как Галахад Безупречный. Дракон не был глуп и понял: Ланселот был воин другой. От героического, но струхнувшего Артура, от безмерно спокойного и целеустремленного Галахада его отличало то, что ни доблесть рыцарскую, ни «предков», ни Дракона, ни даже жизнь свою не принимал он слишком всерьез.

— Пожелай я злоупотребить правом хозяина, должен бы заметить тебе: неправильно ведешь себя, Ланселот.

— Знаю, — отозвался Ланселот, — но это меня не тревожит. Что было, то было, что есть, то есть. И все! Как мне пройти к гробнице Мерлина?

— Да ведь мы и идем туда, — неторопливо проговорил Дракон, — будь поспокойнее.

А псы Драконовы опять уже их окружили и глядели, обнажив мечи, сквозь опущенные забрала.

— Рабское племя, — оглядел их всех Ланселот, сурово оглядел, пристально, ведь от них зависела жизнь его, — Ни на выдумку, видать, не горазды, ни к верности не способны. А тогда чего они стоят? — Он с горячим удовлетворением наблюдал, что всякий раз, как он прикасался к мечу своему, псы Драконовы, уже кое-чему научившись, тотчас откатывались на несколько саженей, а вскоре и взгляда Ланселотова не выдерживали: стоило ему поглядеть на них, спасались бегством.

— Трусливую шайку при себе держишь.

— О солдатах моих беседовать хочешь или увидеть Мерлина?

— Увидеть Мерлина!

— Мерлин совсем не красив, Ланселот!

— Что мне до того!

— Ну что ж. Я отведу тебя к нему. Но ты обдумай. — Глаза на закованной в чешую драконьей морде чуть не плача впивались в Ланселота, — Для тебя-то хорошо ль это будет?

— Тебе что за печаль? — Ланселот рассвирепел, а в такие минуты говорить с ним, право же, было трудно, — Либо он ждет меня, либо нет. Если ждет, я должен пройти к нему! Если ж не меня ждет, и не я — Избранный Рыцарь…

— Тогда? — спросил Дракон, — Что будет тогда?

— Вот тогда и увидим. Тогда придется мне себе самому доказать, что Ланселот я. А до тех пор — верю, что я и есть тот, кто пробудит Мерлина.

— Смотри же! Вот он, Мерлин, и вот ты, Ланселот!

Дракон ввел Ланселота в огромный зал, где стояло огромное кресло, можно сказать, трон, и железные прутья в кулак толщиной закрывали этот зал от всего света.

— Гляди, — указал Дракон, — вон там он.

Ланселот остановился возле решетки и взволнованно смотрел на могучего седовласого мужа, простертого на огромном катафалке.

«Итак, я здесь. Артур не дошел сюда, это ясно, Галахад, тот, конечно, здесь был. Если теперь окликнуть его… Рыцарские правила и традиции гласят: тому лишь дано пробудить Мерлина к жизни, кто всю свою жизнь жил в чистоте. Никогда не был трусом. И женщины не коснулся, — Опустил тут Ланселот голову и надолго погрузился в раздумье. Ибо честь-то его никогда не знала ни пятнышка, но вот женщины… — А еще в неписаных правилах сказано… — Ланселот ухватился левой рукой за железный прут и жадно всматривался внутрь, — сказано: тот, кто сюда добраться сумел, пожалуй, и мертвого возвратить к жизни способен. Но если я позову его, а он даже не шевельнется? Если и после того будет тихо лежать точно так же, будто ледышка, будто камень? Позвать?.. Эх! Я же не Галахад!»

— Мерлин! — крикнул он так, что огромный зал загудел. Слышишь ли, Мерлин? Пришел Ланселот! И зовет тебя! Проснись!

Но даже не шевельнулся Мерлин.

Приник Ланселот к решетке лицом, на коем была в тот миг вся душа его. Душа, которая, может быть, вот сейчас потерпит ужасное поражение, сейчас отправится на вечные муки.

— Да неужто ты не слышишь меня? Я здесь! Я здесь! О старый соня, тебя позвал Ланселот. Ланселот взывает к тебе! — Кулаком в железной перчатке он с такою силой ударил по железному пруту, что прут прогнулся, — Не слышишь? Так подыхай же.

Он припал к железной решетке, и из груди его глухо вырвалось неистовое мужское рыдание.

Но на самом-то деле случилось не так. Много лет спустя после этой истории я встретился с Мерлином. Точнее — и не в похвальбу будь сказано, — он пришел ко мне сам и рассказал обо всем, что произошло тогда и о чем Ланселот не мог знать. А случилось вот что: Мерлин все-таки пошевельнулся, и хотя рыдавший, припав к решетке, Ланселот не мог того видеть, увидел Дракон. А потому, подступив к Ланселоту сзади, так ударил его по затылку, что тот, без памяти, распростерся всем своим грузным телом неподалеку от Мерлина.

Истинно помешавшийся в уме от удара, Ланселот очнулся на соломе в темнице Дракона и, смутной мыслью объяв ужасный смысл своего поражения, вновь впал в беспамятство. Ему был нанесен жестокий удар — Мерлином, как он полагал, на самом же деле — Драконом. Сознание его помутилось, а ведь и наисильнейший мужчина обращается в беспомощного младенца, когда тело его не поддерживает душа. Неясные и смутные картины теснились за закрытыми его веками, он видел гогочущих Драконовых псов, кои, окружив клетку его, над ним насмехались, в какой-то миг промелькнул чешуйчатый лик Дракона, а потом надолго объяла все тьма.

Но теперь мы уже на месте: мы здесь, на серебряно поблескивающем прибрежном песке, в тот самый момент, когда обманутый, побитый, униженный Ланселот просыпается, и позади него мощными, спокойными волнами дышит море, и медленно подымается солнце, а перед ним — все тот же Дракон.

Едва сознание вполне воротилось к нему, едва увидел он, где находится, и ощутил физическое свое бессилие, как в тот же миг обрел Ланселот — ибо к этому типу людей относился — ключ к сотворенным им глупостям. Он понял, как мог здесь оказаться, хотя и не ведал, как это случилось, — он оказался здесь лишь потому, что было у него призвание, да только не осознал он всей ответственности, из этого происходящей, а значит, и не мог выполнить призвание свое как должно. Призванию часто сопутствуют фанатизм и роковая одержимость, а посему пристрастность — единокровная сестра его, глупость же — близкая родственница. В эти минуты, в бреду и грязи, из глубины поражения своего Ланселот за очень короткое время уразумел много такого, чего никогда и не заметил бы, находясь на солнечной стороне жизни. Его трагедия крылась в том, что молниеносно угаданную истину постиг он поздно и, как представлялось ему, находясь в положении безнадежном.

Итак, Ланселот, пожелав умереть стоя и встретить назначенные ему удары не пряча лица своего, с трудом приподнялся, встав сперва на колени и опираясь на руки, потом, хоть и качало его, выпрямился. Он ожидал смерти и потому — кто осудил бы за слабость эту даже столь мужественного и молодого воина — прощально огляделся. Пред ним, глубоко запрятавшись среди угольно-черных скал, находилась Крепость, по сторонам же, словно морские волны, откатывались и набегали голые холмы, а за холмами, рассеянные и растоптанные, влачили свое ярмо люди, из которых родом был Ланселот. Одному из которых он обещал — как давно это было!.. да может, и не было вовсе, — что одолеет Дракона и пробудит Мерлина.