Мягкая машина

В театре марионеток кукловод фотографирует скучающих надменных кататоников с восьмичасовой эрекцией, читающих комиксы и жующих резинку, импресарио — костлявый нордический тип с зеленым пушком на груди и ногах. «Свое я получу потом, от фотографий. До артистов я дотронуться не могу. Стеклянная стена, сами знаете, покажу вам кое-что интересное».

Он отодвигает занавеску: комната школьника — с флагом и фотографиями красоток на стене, на кровати голый мальчик-марионетка читает комиксы и с легким скрипом жует резинку. Кукловод смазывает его маслом с помощью шприца.

Стань призраком своего немца. Плюнь на грошовые аркады, татуировальные кабинки, нордические процессии, живых артистов, акробатов на трапеции. Шлюхи всех полов назойливо зазывают с американских гор и чертовых колес, где они арендуют кабинки, сдвигают в клубах пара крышки люков, хватаются за ускользающие отвороты брюк, устало ковыляют из Туннеля Любви, размахивая наполненными спермой презервативами. Старые слепые гомики с пип-шоу в глазницах маскируются под грошовые аркады и холодными металлическими руками нащупывают пульсирующий мальчишеский член, в наряде афганских борзых задумчиво обнюхивают велосипедные сиденья, Пуэрто-Хозелито расположен между ног. на татуировальных кабинках обосновалась голая призрачная слизь, бурая вирусная плоть проклятия. удушливый город, не иначе. могила для путешественника.

Старые джанки-уборщики, толкая перед собой красные тележки, выметают с улиц презервативы и пустые капсулы из-под гера, тюбики из-под K-Y8, рваные грыжевые бандажи и сломанные секс-устройства, гашишные отходы и конфетти, заплесневелые суспензории и окровавленные котексы, заляпанные дерьмом цветные комиксы, дохлых котят и детские места, героиновых малюток, родившихся от постельной боли и джанки.

Повсюду звучит приглушенный, вкрадчивый голос уличного торговца, языковой урок замедленного действия, бормочущий под всеми вашими подушками: «Демонстрируются все виды мастурбации и самопоругания. Особенно пригодится юным мальчикам», поблекшие сепиевые гениталии в ящике татуировального салона… серебристая бумага на ветру… потрепанные звуки далекого города.

Глава 10

Последние Намеки

Карл спустился по винтовой железной лестнице в лабиринт шкафчиков, к ярусам проволочных ячеек и стальных кабинок, соединенных подвесными лесами, лестницами и движущимися фуникулерами до границ видимости, ярусы смешаются, пересекаются, поворачиваются балочными конструкциями, голубое пламя факелов освещает серьезные юные лица, раздевалочный запах заплесневелых суспензориев, хлорки и горящего металла, трогаются, останавливаются, меняют направление эскалаторы и движущиеся тротуары, синхронизируясь с балконами и шаткими платформами, разъедаемыми ржавчиной, бесшумно проникают в здание чертовы колеса, катапультируются в безоблачное небо американские горы — молодой рабочий идет по стальным балкам с солнцем в волосах и скрывается в лабиринте подвесных лесов и платформ, где дымят в ржавых бочках кофейные огни, а рабочие дуют на свои черные хлопчатобумажные перчатки ясным холодным утром до самых поднебесных балок с солнцем в волосах, рабочие дуют на свое холодное утро, проваливаясь в щелкающие турникеты, гудки, фонари и дрожащее пламя факелов, запах озона, авария непрерывна, целые ярусы смещаются и рушатся в желтом облаке ржавчины, разливальщики мастурбируют на кренящихся вбок унитазах, железные писсуары оставляют за собой поток неблаговидных обнажений, старики в креслах-качалках выкрикивают антифтористские лозунги, сенатор-южанин высовывает из сортира свою жирную лягушачью физиономию и тоном, не терпящим возражений, истошно вопит: «И, ах, выступает в защиту высшей меры наказания для всех признанных виновными в торговле, перевозке, перепродаже, а также замеченных в употреблении наркотического вещества, известного как мускатный орех… Далее хочу сказать, что я преданный друг всякой нигры и мне понятны все их скромные запросы. Да что там, вот и прямо здесь мне вытирает жопу один милейший черномазый».

Балки устланы обломками и изувеченными телами, которые неторопливо подбирают толкающие красные тележки старые джанки, терпеливые и невозмутимые, с нежными и вороватыми старушечьими пальцами. Голубое пламя факелов освещает спокойные, серьезные лица юных рабочих.

Карл спустился по винтовому железному запаху озона, авария шкафчиков, ярусы рушатся в желтом облаке до границ видимости неблаговидных обнажений на унитазах. Поворотные балки конструируют серьезные юные лица.

С чертова колеса виден туалет раздевалки на пяти уровнях, проблеск белых ног, блестящие лобковые волосы и тонкие смуглые руки, мальчишки мастурбируют мылом под ржавыми душевыми рожками, образуют змеевидную очередь, пульсирующую на шкафчиках, вибрирующую сквозь все ярусы и кабинки, неогражденные платформы и тупиковые лестницы, висящие в пространстве, рабочие, оседлав балки, выстукивают сверкающими шариковыми молотками рунические мелодии. Вселенная сотрясается от металлической юношеской похоти. Очередь исчезает в зеленой двери, соскальзывает в подземные бани, петляя средь факельного пламени, мелодичные мальчишеские крики доносятся из вентиляторов всех раздевалок, бараков, школ и тюрем мира.

— Пако!

— Хозелито!

— Энрике!

Карл преодолел стену белого тумана, яиц, клубов пыли в серой комнате, полной погребальных урн, на магнитофоне медленно крутится пленка, металлическими осадками словесной пыли выпадающая на терминальные города. Падал в пространство между мирами, словесная пыль покрывает его тело.

Во время суходрочки он прокуренная каюта, которая всегда на запоре… (“Радиационный пояс Ван Алена”… едва слышный щелчок.) И, падая в пространство между мирами, словесная пыль покрывает его тело…

Третья трубка гашиша, он прошел сквозь писсуар, чувствуя головокружение и тошноту. Он только что из провинции. Он только что из зеленой местности у собачьего зеркала. Бывало, приезжал в одно местечко на собаках… с лацканов его пиджака доносятся звуки и запахи джунглей, чудесный заменитель тот мальчишка.

Призраки панамы прилипли к нашим телам… «Пойдете со мной, ми-истер?..» в дыхании мальчишки плоть… Его тело выскользнуло у меня из рук мыльными пузырями… Мы медленно приближаемся к желтым пескам, ископаемым остаткам оргазма…

— Вам достается нечто вроде медузы, ми-истер. под потолочным вентилятором, голый и строптивый, странный цвет в его глазах, увидел все по-другому… пожелтевшие панамские фотографии, выметаемые старым джанки, кашляющим и харкающим на рассветных ломках…

(фосфоресцирующие металлические экскременты города… мозгоядные птицы патрулируют железные улицы.)

больничный запах рассветного порошка… мертвые радужные открытки, выметаемые старым джанки в отсталых странах.

«Не знаю, уловил ли ты мои последние намеки, когда мы отдавали распоряжения, проходя мимо колышущегося тента “Кафе де Франс”… Поторопись… Быть может, у Карла остался его волшебный фонарь… Темнота застает врасплох, кто-то идет… Точно не знаю, где ты сотворил этот сон… Посылать письмо в гроб, все равно что отправлять его с последней террасы в саду… Я никогда бы не поверил в существование сфер и границ света… Я так плохо осведомлен, и — сплошь зеленые войска… Б. Б., прошу, поторопитесь… наступает затемнение».

(Внезапно остановился, чтобы показать мне отвратительное кожаное тело…)

— Я остался почти без лекарств.

Тогда я еще был прощаньем у окна за пределами фильма двадцатых годов, следы плоти прерваны… Сидя за длинным столом, там, куда доктор не смог дотянуться, я сказал: «Он наделен вашим голосом и печальным финалом… Слабеющее дыхание в постели с явными симптомами удушья… Я их уже убрал… Сколько заговоров было сорвано, прежде чем им удалось воплотиться в мальчике, преследуемом железными клешнями?.. Тем временем магнитофон разрезает старые газеты», экскременты в дальнем конце забытых улиц… больничный запах на предрассветном ветру…

(Обнажил свои фосфоресцирующие металлические колени, мозг поджаривался в тоске по мертвечине.)