Синий олень. Трилогия (СИ)

– Теперь вам все понятно? – выразительно приподняв бровь, он посмотрел на Алексея.

– И ведь правильно‑то как говорит, – рассудительно сказал тот, – руками и ногами бы подписался. Говорят, Горбачев заболел, а помните ведь, как с Хрущевым было – тоже сказали, что по состоянию здоровья, хотя никто не поверил, конечно. Я тогда в школу шел, меня пацан из соседнего подъезда встречает: «Леха, слышал, что Хрущева сняли?» И побежали мы перед занятиями в соседний киоск газеты покупать, даже на урок опоздали. Так что, выходит, у нас нынче смена власти?

– Больше похоже на переворот – в Москву вводят танки.

– Дожили! Для чего танки‑то? Народ у нас послушный, хоть и любит покричать, а ведь раззадорить людей – все может случиться.

– Знаете, Алексей, чем больше я пытаюсь во все это вникнуть, тем больше убеждаюсь, что творится величайшая нелепость. Но одну фразу из речи вы, видимо, упустили – ту, где говорится о преступных элементах и расхитителях народного добра. Предупреждаю: если начнутся массовые чистки, то первым попадете под эту категорию именно вы.

– Я?!

– Разумеется, – хмыкнув, подтвердил Самсонов, – ведь официально вы являетесь директором кооператива – комбината бытовых услуг. Если вскроются некоторые сделки, которые были проведены через ваш комбинат и за вашей подписью, то… Не хочу вас пугать, но расстрельная статья за хищение в особо крупных размерах еще действует.

Побледнев, Алексей покачнулся и вцепился пальцами в край стола.

– Я бы вообще только салоном занимался и стриг людей, – жалобно залепетал он, – но я ведь тоже не каменный. Старые клиенты просят, есть еще и такие, что у бабушки моей стриглись – как я могу отказать? Да и кто виноват, что в магазинах по полгода талоны не отоваривают?

– Погодите, причем здесь талоны? – на лице Самсонова было написано совершенно искреннее недоумение.

– Как это «причем»? В магазинах пусто, а у нас на складе морозильники забиты – для ресторанов и кафе всегда все, пожалуйста, Володин в миг без отказа доставляет. Вот я и решил – для клиентов, что у меня стригутся, со склада на комбинате я мясо по два двадцать отпускаю, а масло по три сорок. Жалко же с людей драть – там ведь и многодетные есть, и пенсионеры. Зато, если свадьбу или банкет кто заказывает, я им, наоборот, на все цену завышаю, поэтому до сих пор у меня концы с концами и сходились. Матушка моя ведь в торговле работала, я с детства наслышан, как такое делается – она всегда говорила, что если уж человек решил торжество устроить, то мелочиться и копейки считать не станет. Но вчера вечером я последнее мясо по госцене распродал, потому что нынче богатый клиент должен был предварительный заказ на свадьбу оплатить, а Володин свежий завоз сделать. Но теперь какая свадьба, какой завоз! Так что на сей моменту меня по деньгам крупная недостача. Расстреливайте, виноват.

С минуту Самсонов смотрел на него круглыми от изумления глазами, потом, откинувшись на спинку стула, начал безудержно хохотать.

– Простите, Алексей, – наконец‑таки сумел он выговорить, вытирая слезы смеха, – я всегда считал вас человеком искусства, но не предполагал, что вы, к тому же, еще и Робин Гуд. Однако, да будет вам известно, через ваш комбинат проходят гораздо более крупные аферы, чем ваши интимные мясные делишки с клиентами. Не буду сейчас вдаваться в подробности, но отвечать за все придется именно вам.

– Почему меня об этом не предупредили? – с укором спросил Алексей.

– Зачем? Вам ведь с самого начала было понятно, что я собираюсь использовать этот кооператив для некоторых своих, скажем, комбинаций. Это вас абсолютно не касалось, от вас требовалась только подпись, за это вам хорошо платили. Однако в такой ситуации подставлять вас я не желаю, поэтому предлагаю исчезнуть.

– Спасибо вам огромное за такую заботу. И куда же я должен ехать?

Самсонов сделал вид, что не заметил иронии, прозвучавшей в голосе Алексея.

– Пока все аэропорты открыты, – невозмутимо ответил он, – хотя мне это не совсем понятно. Если они ввели чрезвычайное положение, то почему не перекрыли границы? Закрывают газеты, а «Эхо Москвы» вещает вовсю, и никто его не глушит. Так что пока самолеты летают, но никто не знает, что произойдет позже. Через час будете в Москве, оттуда вас переправят в Швейцарию, а там встретят и обустроят, я уже отдал распоряжение.

– Заграницу? Нет, что вы, как я могу? Я ведь и брата своего, как вы сами советовали, на комбинате устроил работать, вдруг с него за меня спрос будет? Сам комбинат‑то теперь закроют?

– Ваш брат всего лишь электрик, какой с него спрос, не смешите, пожалуйста! Комбинат же, думаю, в ближайшие день‑два работать не будет, а там дальше – посмотрим по ситуации. Мне вообще кажется, что все не так уж страшно, но раз я вас в это втянул и не предупредил, как вы меня упрекнули, то должен на сто процентов обеспечить вашу безопасность, так что собирайтесь.

Алексей стало неловко.

– Да нет, это я уж сгоряча сказал – чего мне вас упрекать, у меня своя голова есть. Однако уехать заграницу мне сейчас никак нельзя – ведь если что, так и вернусь нескоро, а в Москве есть одна женщина… Короче, моя была оплошка, – сконфужено признался он, – но теперь уж ничего не поделаешь – шестой месяц пошел. Думал даже расписаться и сюда ее привезти, а теперь, видите, как получается. Но в любом случае мне ее, Таю мою, оставить сейчас в таком положении нельзя – у нее на свете кроме меня ни одной души.

Взгляд Самсонова затуманился грустью.

– Я не знал, простите. Все равно – уезжайте. Я о ней позабочусь, даю слово.

– Нет, – Алексей сказал это очень мягко, но твердо, – Тая моя, видите ли, немного не от мира сего. Ее многие обижали в жизни, поэтому она всех боится и никому не верит – кроме меня, – смех его зазвенел нежно и немного смущенно, – не знаю уж, чем я удостоился. Знаете, что я сделаю – раз вы говорите, что мне тюрьма светит, то поеду‑ка я пока к Тае и у нее отсижусь. Москва велика, кому там до меня будет дело – своих расхитителей, небось, за перестройку накопилось.

Самсонов вздохнул.

– Ладно, я вижу, что вас не переубедишь. Летите в Москву и сидите там у своей Таи – носа никуда не высовывайте. Единственно, о чем я хотел вас просить… – внезапно он запнулся, потом прикрыл глаза и качнул головой, – хотя нет, не надо.

Алексей мягко коснулся его руки.

– Как ваши дети – вы знаете?

– Нет, – из груди Самсонова вырвался тяжелый вздох, – после нашего с вами разговора я решил не вмешиваться в их жизнь – ничего хорошего это не даст. Решил, что мне не следует их видеть, с ними разговаривать – даже по телефону. Не следует о них думать, даже знать о них ничего не следует. Но сейчас мне вдруг стало тревожно – «Эхо Москвы» сообщило, что Ельцин едет в Москву, у «Белого дома» начал собираться народ. Наверняка будут беспорядки, а ведь молодые всегда первыми везде лезут.

– А знаете что, – неожиданно предложил Алексей, – давайте, я к ним зайду. Посмотрю, как живут, поговорю, если надо.

– Да ведь вы боитесь чужих мест, – рассмеявшись, возразил Самсонов, – помните, как в Париже ударились в панику, когда заблудились на Вандомской площади?

– Ничего, как‑нибудь. Говорите адрес.

– И как же вы им представитесь?

– Как есть, так и представлюсь – что я друг их отца. Покойного отца, раз уж вы так решили.

– Вы не знаете ни моего настоящего имени, ни фамилии…

– А вы мне их скажете. Скажете ведь? – Алексей спокойно посмотрел Самсонову в глаза, и тот опустил голову.

– Скажу, – глухо произнес он. – Я мог бы предоставить в ваше распоряжение одну из наших машин в Москве, но у вас ведь нет прав, а мне не хочется, чтобы кто‑то из водителей знал…