Рукопись Бэрсара. Сборник (СИ)

Кто примет вызов? Ну, конечно, Гарал! Самый надежный из друзей — врагов и самый любимый после Эгона. Изрублен в боях так, что жутко глядеть, но те же мальчишеские глаза и тот же бесстрашный мальчишеский голос. И конечно, отчаянно и бесстрашно он врубает в меня самый главный вопрос:

— Скажи, Великий, а по чести ли это, что мы первые на пустое пришли, мерзли да голодали, да жили из себя рвали, а нам за то ни доли, ни славы? Пришлые заявились, на готовое сели, а ты их теперь над нами ставишь. А как до спору дойдет, так ты не наше, а ихнее слово слышишь. Что ты на это скажешь, Великий?

— Говори все, Гарал.

Зашевелились Братья Совета, довольны. Асаг злится, Сибл ухмыляется, а Ларг поглядывает с укоризной: Молодец Гарал, отчаянный мой рубака, прямой, как клинок, только вот без гибкости стали.

— А и скажу! Сколько нас на войне полегло, вдов да сирот пооставляли, а как они живут? Только что не голодом сидят, только что не нагишом ходят! А кругом дома богатые, ходят их бабы нарядные, да на наших — то сирых верхом поглядывают. По чести ли это, Великий?

— Говори еще. Я на все отвечу.

Встретились наши взгляды: его — бестрепетный и горячий — эх, вытащить бы тебя свободным человеком из этого хлева! — и что — то вдруг изменилось в его глазах, потух в них яростный огонек, и сразу смягчилось воинственное лицо, словно бы я уже на все ответил.

— Хватит и того, Великий.

— Я рад, что ты об этом спросил, Гарал. Тайные обиды рассорят и кровных братьев, наше же братство — только по обету, нам еще труднее друг другу прощать.

Да, мы пришли сюда первыми. Голодали, холодали и сил не жалели. Но старались — то мы не для кого — нибудь, а для себя — чтобы выдержать ту зиму, а после жить хорошо. Да, тем, что пришли потом, мы помогли. А ты сам разве оставил бы земляков в беде, когда у нас общее горе и общий враг? В чем ты упрекаешь меня, Гарал? В том, что эти люди живут теперь лучше, чем мы? Да, и это к их чести. Они принесли сюда только руки и умение, а остальное добились сами. И теперь их руками и их умением мы тоже стали богаче жить. Не спеши возражать, Гарал. Погляди сперва на себя и на тех, кто вокруг. Только пятеро из вас работают в мастерских, и из этих мастерских мы ничего не продаем, Братство все забирает себе. Откуда же на вас хорошее платье и дорогое оружие, откуда уборы ваших жен? Откуда деньги на содержание воинов — ведь из казны я не беру ни грош?

Все от них, Гарал. Это они платят мне за то, что живут под моей защитой и могут спокойно работать и богатеть. Мы прорубаем дороги, но разве хоть кто — то из наших трудится в лесу с топором? Нет, я понимаю бассотцев на деньги, что дают мне купцы. А потом по этим дорогам идут караваны, скупают наши товары и привозят свои, и каждый купец рад заплатить за то, что в Касе я охраняю его от притеснений, а в дороге от грабежа. Что бы мы выиграли, разогнав ремесленников и ограбив купцов? Нищету. Братство не сможет себя прокормить, потому что слишком много у нас едоков и слишком мало рабочих рук. Братство не сможет себя защитить, потому что занятые лишь хлебом насущным не противники для регулярного войска. Ты говоришь, что я держу сторону вольных против Братства? Да, когда Братство неправо. Никто не смеет решать споры оружием и кулаком. Есть обычай и есть закон, и есть кому рассудить. И не думайте, что раз вы сильны, то вам все можно. Наставник Ларг, дозволено ли одному человеку силой навязывать свою веру другому?

— Нет, — убежденно ответил Ларг. — Не дозволено. — Помолчал и добавил: — Но просвещать должно.

— А если просвещаемый не согласен?

— То дело его и богово, — ответил Наставник грустно.

— А чего они над верой нашей ругаются? — крикнул румяный Калс.

— А ты своей верой на улице не размахивай! — внезапно озлился Сибл. — В Квайре ты ее, чай, в нос никому не тыкал! Ты, Великий, верой — то не загораживайся, ты прямо скажи: чего это ты Братство в Касе за сторожа держишь, а всю лесную сторону Эргису отдал? Коль мне куда надобно, так что, мне у него дозволенья спрашивать?

— Тебе как ответить: правду или чтоб не обиделся?

— А мне на тебя обижаться не дозволено!

— Была бы война, Сибл, я бы тебе свою жизнь в руки отдал и страху не знал бы. А пока мир, ты мне, как нож у горла. Только и жду, что ты меня с соседями перессоришь и моих друзей врагами сделаешь.

— Такой олух?

— Если бы олух! Живешь, как в Садане: своего погладь, а чужого ударь. Дай тебе волю, так мы скоро в осаде будем сидеть, да через стенку постреливать. Не хочу я такой жизни и тебе не позволю!

— Ничего, — сказал Сибл, — дозволишь. Вот как друзья те предадут, да соседи огоньку подложат…

— Знаешь, Сибл, не ко времени разговор. Есть что сказать — приходи. У меня дверь без запоров. А пока, прости, я Гаралу не все ответил. Ты спрашивал о наших вдовах и наших сиротах, Гарал? Только ради их блага я даю им в обрез. Никто не жалеет для стариков, но детям надо знать, что ничто не дается даром. Достаток приходит от мастерства. Их дело выбрать мастерство или военный труд, за учение я заплачу, а остальное — это жизнь. Мы ведь стареем, Гарал. Надо ли, чтобы нас заменили дармоеды и попрошайки?

— Вот так ответил! — сказал Гарал. — Значит, они правы, а мы…

— А мы сильнее, Гарал. Они живут под нашей защитой, их жизнь и достаток зависят от нас. Сильный может простить слабому то, что равному бы не простил.

— Ага! — вякнул Калс. — Они задираются, а мы спускай!

Я не буду ему отвечать, его уже треснули по затылку, и он только глухо бубнит под нос.

— Малый Квайр, Гарал, — это наше дитя. Беспечное и задиристое дитя, но нам его беречь и растить, чтоб он стал родиной для наших детей. Нам ведь уже не вернуться в Квайр…

Как они смотрят на меня! Перепуганные ребятишки, осознавшие вдруг, что все мы смертны.

— Братья мои, — говорю я им, — да неужели вы сами не поняли, что не на год и не на десять поселились мы здесь? Многое может измениться, но одно не изменится никогда: чтобы вернуться в Квайр, нам надо оставить здесь свою гордость, свою веру и свою силу.

— Но коль сила?.. — тихо сказал Тобал.

— Нас все равно не оставят в покое. Только братоубийство принесем мы в родную страну. Думайте, братья, — грустно сказал я им. — Мне казалось, что вы все уже поняли сами. Если не так — думайте хоть теперь. Думайте за себя и за своих детей.

Никто из них не ответил. Они молча встали и поклонились, когда я пошел к дверям, и взгляды их тянулись за мной, тянулись и обрывались, как паутинные нити.

— А, дьявол тебя задери! — сказал мне Сибл. — Лихо ты нас!

Мы с ним шагаем вдвоем — Асаг уже улетел. Его распекающий голос еще не угас, но Малый Квайр засосал и унес Асага, и я улыбаюсь тому, что Асаг — то, наверное, счастлив. И я говорю — невпопад, но знаю, что Сибл поймет:

— А ты сменял бы такую жизнь на прятки в Садане?

— А ты сменял бы свое богатство на жизнь Охотника?

— Да? — не задумавшись, отвечаю я — и гляжу на Сибла с испугом. Как он смог угадать? За семью печатями, за семью замками.

— То — то же! — отзывается он с ухмылкой.

— Раз ты так меня знаешь…

— Ни черта я тебя не знаю. Ты — вроде, как твое стекло. Будто просвечивает, а насквозь не видать.

— Чего тебе нужно, Сибл? — говорю я ему. — Власти? Богатства? Свободы?

— Тебя, — отвечает он. — Чтоб ты от меня не загораживался. Чем это я не вышел, что ты Эргису веришь, а мне нет?

— А Эргис от меня ничего не хочет. И в деле он видит дело, а не себя. Я и сам такой, Сибл. Мне с ним проще.

Смотрит в глаза, пронизывает насквозь, выщупывает что — то в извилинах мыслей. Пусть смотрит, мне нечего скрывать.

— А коль веришь, — говорит он наконец, — так чего вы с Асагом меня вяжете? Чего без дела томите? Эдак я напрочь взбешусь!

— Скоро, Сибл, — говорю я ему. — Теперь уже скоро. Будет лето — будет война.

Длинный весенний день, заполненный до отказа. Утро начато по протоколу, а теперь я позволю себе зигзаг. Завтра аудиенция у локиха, визит к Эслану, а вечером небольшой прием. Отборная компания: шпионы, дипломаты и вельможи. Цвет Каса. Послезавтра Совет Старейшин и разбор торговых споров. И так на много дней вперед — конечно, не считая главного.