Даймон

ивести в порядок наш арсенал. Я отвёл Викири и Куджура подальше, в противоположную сторону. Чипри, почуяв опасность, беззвучно скалился, вздыбливая шерсть на холке и то дело поглядывая на меня — вероятно, в ожидании команды. Моя маленькая армия была полностью готова, и я почувствовал нечто, напоминающее гордость. Убедившись, что оружие у Мбомо заряжено, я посмотрел в сторону носилок леди Ньямоаны. Если враг прорвётся, моё место там.

Обошлось. Вдалеке прогремело несколько мушкетных выстрелов, затем, приблизительно через полчаса, воины начали возвращаться, громко переговариваясь и смеясь. Вскоре мы узнали, что дозором было замечено до сотни вооружённых людей, пытавшихся подобраться ближе к дороге, скрываясь в густой траве. Бой был недолгим — враг бежал, почти не оказав сопротивления.

У нас убито двое новобранцев, причём один — из нашего же мушкета. Враг оставил пять трупов. Подозреваю, что в их число включили и раненых, не успевших убежать. A la guerre comme а la guerre. Увы…

Я осмотрел трофеи. Это копья, большие и тяжёлые, с кожаным ремнём, явно предназначенные для войны, а не для охоты. Макарака называют такое оружие «бодди».

Хотя пленных не было, все почему-то уверены, что нападавшие — жители Сешете, ближайшего селения на нашем пути. Стоит громкий крик, десятки голосов повторяют одно и тоже: «Гур! Гур!» — «Месть! Месть!». Гнев вызван тем, что Сешете числится в подданстве рундо Калимботы.

Итак, месть. Мы на войне.

Между прочим, этот частный случай неплохо иллюстрирует целую систему. Я уже упоминал о неплохом порядке в войске. Добавлю — дезертирства нет, более того, носильщики несут службу (и груз) честно, не пытаясь выбросить кладь или тем более украсть. Никакого чуда нет — в государстве Калимботы действует круговая порука. За дезертирство головой ответит не только командир, но и все племя, откуда родом бежавший. Первыми карают родственников, невзирая на возраст и пол. Такой же порядок действует относительно разбоев. За всякое нападение ответственность несёт соседнее селение, посему местные негры сами следят за порядком на своей земле.

Трудно сказать, как такие обычаи совместить с привычными мне европейскими ценностями. Что важнее — права отдельной личности согласно Habeas corpus Act — или безопасность целой страны? Ответ я уже знаю. Местные негры переспросят меня, дабы уточнить, о чьей (!) личности идёт речь?

С леди Ньямоаной мы виделись, но мельком. После боя, во время короткого привала, я подошёл к её носилкам. Леди о чем-то говорила с командирами мачака, и я, не желая мешать, коротко поздоровался. Она кивнула в ответ — милостиво и одновременно учтиво.

Её слушают. Каждое слово этой женщины — закон. За неё идут на смерть. Моя шотландская кровь начинает закипать (подобно крови Святого Януария в неаполитанском соборе Сен Дженаро) при мысли о любом деспотизме. Меня ничуть не восхищают столь любезные англичанам «красоты» королевской власти. Сие суть не что иное, как пережиток язычества в худших традициях злокозненного папизма.