Синий олень. Трилогия (СИ)

Иное дело криптоанализ – он занимается вскрытием шифровок без знания ключа и использованной системы шифрования. Если криптографы стремятся обеспечить секретность, то криптоаналитики стремятся эту секретность сломать. Французы говорят: «Удел богов – создавать тайну. Удел королей – ее раскрывать».

Но забудем пока об извечном стремлении человечества овладеть чужими тайнами, о военных разведках, шпионаже. Поговорим о возможности прочитать надпись на забытом языке. Многим это кажется невозможным на том лишь основании, что надписи не были зашифрованы – нет, стало быть, ни системы криптографического алгоритма, ни ключа. Советую им вспомнить слова Пастера: «Языки суть шифры, в которых не буквы заменены буквами, а слова словами, так что неизвестный язык есть легко разгадываемый шифр».

Расшифровка Шампольоном иероглифического текста Розеттского камня положила начало чтению древнеегипетских иероглифов. Четыре года назад человек впервые вырвался в просторы космоса. Через пять‑десять лет человечество, возможно, достигнет чужих планет и встретит там братьев по разуму – мы уже теперь должны быть готовы учиться находить ключи к пониманию на базе научного анализа. Как говорят инженеры, покажите специалистам один узел сложного устройства, и они полностью реконструируют его вид. То же самое и в криптоанализе – вскрытие тайны аналитическим путем само по себе является торжеством человеческого разума, и сейчас мы поговорим о том, как искать ключ, цепляясь, в прямом смысле этого слова, за соломинку…

После лекции посыпались вопросы, и лишь в десять минут восьмого усталая Ада Эрнестовна сделала, наконец, ассистентке знак, что пора сворачивать демонстрационные материалы. На прощание зарубежные товарищи пожали руку профессору Муромцевой и в один голос заявили, что счастливы были послушать ее лекцию, а Ада Эрнестовна каждому из них вежливо и устало улыбнулась.

Она уже подходила к своему кабинету, когда ее догнала запыхавшаяся секретарша:

– Ада Эрнестовна, вам во время лекции звонили из дому – просили перезвонить.

Ада Эрнестовна механически набирала номер своего домашнего телефона, а ее мысли все еще витали в аудитории. Вспоминая град сыпавшихся на нее после лекции вопросов, она с удовлетворением думала: «Судя по тому, чем они интересуются, их работы отстали от моих лет на пять, а то и больше».

– Ада, – голос невестки, прозвучавший в трубке, заставил ее вернуться в реальность, – я ухожу на дежурство, на ужин котлеты – в кухне на столе целая сковородка, я и на завтра нажарила. Пока все горячее, я в холодильник не убираю, но ты поешь, а потом спрячь, не поленись, а то до утра протухнет.

– Ладно, – Ада Эрнестовна вдруг почувствовала голод и вспомнила, что обедала в половине второго, а теперь уже был восьмой час. – Петя не звонил?

– Только что звонил – прилетает рано утром. Так не забудь спрятать котлеты, когда поешь, слышишь?

Войдя в квартиру, Ада Эрнестовна прежде всего сбросила туфли на высоких каблуках, сунула ноги в мягкие красные тапочки, и тут взгляд ее упал на стоявшую в углу сумку.

«Сережа? Приехал? И наверняка приехал не один, а с этой своей – как, бишь, ее? – новой красоткой! И Петр тоже хорош: «Не вмешивайся в его дела, это его жизнь, а не твоя!» Нет, один раз я Петьку послушалась, не стала ему ничего говорить, а теперь уже сама буду решать, что мне делать! Мало того, что этот паршивец поставил меня в такое неловкое положение перед родителями Вали, так теперь еще и… Нет, я ему все выскажу!»

От возмущения внутри у нее все кипело, и даже чувство голода ушло куда‑то на задворки. Подняв валявшуюся в углу сумку, она решительно направилась в комнату брата. Дверь была слегка приоткрыта, и Ада Эрнестовна, бесцеремонно заглянув внутрь, убедилась, что Сергей один. Она удовлетворенно вздохнула, но тут же в душе у нее шевельнулось беспокойство – брат лежал лицом к стене, натянув на голову одеяло, и даже не повернул голову на звук ее шагов.

– Сережа, ты спишь?

Он не спал, но меньше всего на свете ему сейчас хотелось говорить с сестрой. Ада Эрнестовна нерешительно потопталась на месте, прислушиваясь к дыханию брата, потом подошла к нему и легонько коснулась губами лба – нет ли температуры. Лоб Сергея был влажный и прохладный, а сам он, приоткрыв глаза, сердито дернул головой и буркнул:

– Можно вообще человеку спокойно поспать в этом доме? Чтобы никто тебе не щупал лоб и не совал в рот таблетки?

– Да ради бога, хоть всю жизнь проспи! Возьми свою сумку, чтобы не валялась в прихожей под ногами, – выпрямившись, обиженно ответила старшая сестра, поставила в угол сумку и, сердито поджав губы, отправилась на кухню.

Поскольку выяснилось, что младший брат вернулся один, ей вновь захотелось есть. Налив себе чаю, она рассеянно жевала бутерброд с котлетой и думала:

«Скорей всего, до него дошло, что за фифа эта девица, и он принял разумное решение. Расстроен, конечно, я вижу – он и в детстве, когда очень переживал, то ложился носом к стене и натягивал одеяло на голову. Ничего, что ни делается, все к лучшему, а ему хороший урок. Нужно позвонить Синицыным – в воскресенье пусть приходят, как ни в чем ни бывало».

Придя к этому решению, Ада Эрнестовна успокоилась, выкурила сигарету, а потом отыскала в висевшей на стене «аптечке» снотворное и проглотила две таблетки. Она хотела уже отправиться спать, но увидела пришпиленный к кухонной двери листок бумаги с выразительной надписью «Спрячь котлеты!» и вернулась за сковородкой.

Сергей слышал, как сестра возилась в прихожей, где стоял холодильник, потом в ее комнате хлопнула дверь, и в доме наступила тишина. Он прижался лбом к стене, его слегка подташнивало, но что такое неприятные ощущения в желудке по сравнению с терзавшим душу мучительным чувством стыда! Надо же, как легко и примитивно его одурачили – словно неразумного пацана! Внезапно перед глазами встало лицо Лины, хрипловатый голос страстно и нежно прошептал: «Сереженька!», и от пронзившей с ног до головы боли, оттого, что не удалось прогнать это лицо и этот голос, ему стало еще горше, еще стыднее.

«А я тебя ждала… Я ждала тебя».

Облик Лины таял, расплывался в воздухе. Сергей протянул руку, чтобы удержать ее, сделал над собой усилие и открыл глаза. Было светло, ходики на тумбочке показывали семь часов, и он, не сразу отойдя от странного сна, понял, что уже утро.

– Я ждала тебя позже, – говорил за стеной счастливый голос Златы Евгеньевны, – специально договорилась, чтобы меня пораньше подменили на дежурстве, думала, забегу домой, возьму машину и поеду в аэропорт тебя встречать.

«Петька приехал, – сонно сообразил Сергей, – это они в его кабинете разговаривают. Ну их, никого не хочу сейчас видеть – начнут расспрашивать».

Расспросов ему сейчас хотелось меньше всего, поэтому он лежал, стараясь не шевелиться – любой изданный им звук мог быть легко услышан в кабинете за стеной. Дело в том, что еще в начале двадцатого века его комната, кабинет Петра Эрнестовича и часть прихожей составляли единое целое – большой бальный зал. Перед началом первой мировой войны хозяин дома уехал в Париж, сдав квартиры на верхних этажах нескольким молодым семейным парам – в том числе, молодым супругам Муромцевым. После революции к овдовевшему Эрнесту Александровичу приехала из Казани сестра Надежда с многочисленным семейством, и решено было приспособить огромный зал для житейских нужд – тем более, что устраивать балы в ближайшее время тогда никто не планировал.

Помещение разделили на три части двумя фанерными перегородками, прихожая стала больше за счет отошедшей к ней части зала, а из остального получились очень уютный кабинет и примыкавшая к нему спальня. Разделявшую их фанеру обклеили обоями, как обычную стену, но от этого она не перестала быть фанерой, и слышимость между двумя «самодельными» комнатами была идеальной.

Именно поэтому, если у Сергея гостила Валя Синицына, Петр Эрнестович тактично забирал свои бумаги из кабинета и удалялся работать в их с женой спальню. Ада Эрнестовна уже вынашивала грандиозную идею в дальнейшем превратить кабинет в детскую, откуда счастливым родителям – Сергею и Вале – слышно было бы каждое движение их малыша. Разумеется, планы свои она в присутствии младшего брата не обсуждала, чтобы «не будить в нем зверя», но по отдельным намекам Сергей о них прекрасно догадывался. Теперь ему вдруг припомнилось хитрющее многозначительное лицо старшей сестры, но стало не смешно, как обычно, а тошно и тоскливо.