Синий олень. Трилогия (СИ)

«Тридцать лет – не старость, мне тоже тридцать. От кого ты прячешь лицо, гражданка, почему скрываешься? Или это маскировка? Тебе есть, что скрывать от Советской власти?»

Дося затряслась мелкой дрожью.

«Я… я не… Вы меня арестуете?».

Он придвинулся к ней совсем близко, взгляд его стал хищным.

«Арестами занимается ЧК. Разденься, гражданка, я хочу, чтобы ты удовлетворила мое желание».

Впервые после смерти детей Досе стало смешно. Она могла бы предположить, что ее заподозрили в контрреволюционном заговоре или собираются арестовать за дворянское происхождение, но чтобы Варейкиса привлекло ее тело… Сама она давно уже считала себя глубокой старухой.

«Вы шутите? – в голосе ее против воли прозвучала насмешка. – Вам что, больше не с кем удовлетворить ваши потребности?»

«Есть. Но я хочу тебя».

Он придвинулся ближе, и Дося, отпрянув, невольно бросила взгляд в сторону стоявшего напротив нее большого зеркала. С ней встретилась глазами женщина с прекрасным молодым лицом, стройной фигурой и пышными белокурыми волосами. Это потрясло ее гораздо сильнее, чем непристойное предложение всесильного большевика. В изумлении она сделала два шага навстречу своему отражению, потом спохватилась и набросила на голову платок. Дрожащими руками затянула концы под подбородком, низко надвинула на глаза.

«Разрешите мне уйти, прошу вас!»

«Не разрешаю!»

Его руки стиснули ее плечи, притянули к себе. Сопротивляться у Доси не было сил, но виной этому была не физическая слабость – возможно, она и сумела бы оттолкнуть Варейкиса, но ее тело, давно не знавшее близости с мужчиной, невольно потянулось ему навстречу. Животная страсть захлестнула, лишила способности думать. Когда пришла в себя, они лежали обнаженные, и рука Варейкиса продолжала обнимать ее плечи. Их одежда, сброшенная впопыхах, была разбросана по кабинету, а в стороне на стуле лежал маузер. Невольно мелькнуло: «Я могла бы его сейчас убить».

Словно услышав движение ее мысли, Варейкис пошевелился, поднял голову.

«Ты мне понравилась, гражданка Тихомирова, я никогда не встречал таких, как ты. Думаю, мы еще много раз будем вместе».

Досю охватил ужас.

«Нет! Вы получили от меня, что хотели, а теперь дайте мне уйти! Я не хочу вас больше видеть! Никогда!»

«Почему? – удивился он. – Тебе ведь тоже было хорошо, как и мне. Я знал много женщин – и из рабочего класса, и из дворян, даже одну княжну. Но такой горячей еще не встречал».

«Мне… противно!»

Взгляд его блеснул сталью, голос неожиданно стал резким.

«Противно? Потому что ты из дворян, а я сын простого рабочего? Но ты забыла, гражданка Тихомирова, чья сейчас власть! Рабочий класс правит страной, а бывшие дворяне на него работают. А того, кто не хочет, тех мы ставим к стенке!»

«Я не это хотела сказать, мне не вы противны, а я сама. Потому что этого не должно было быть, потому что это грех».

«Неужели ты все еще веришь в бога, гражданка Тихомирова? – иронически спросил Варейкис. – Ничего, я займусь твоим воспитанием. Скоро ты поймешь, что бог – это сказки, придуманные церковниками, чтобы морочить головы простым людям и держать их в повиновении. В нашей новой стране не будет ни попов, ни церквей – мы их всех разрушим под корень».

Дося села, прикрывая руками голые груди, и огромными черными глазами посмотрела на лежавшего Варейкиса сверху вниз.

«Вы можете разрушать церкви и убивать, – тихо сказала она, – но вам не добраться до Бога, Он от вас слишком далеко».

«В небе что ли? Ничего, уже аэропланы летают, и туда доберемся»

«Бог везде – с теми, кто верит, и с теми, кто не верит. Возможно, и вам придется когда‑нибудь к нему обратиться. А теперь разрешите мне уйти».

С минуту он разглядывал молодую женщину чуть прищуренными глазами, потом кивнул.

«Сейчас можешь идти, но скоро мы опять увидимся, я тебя не оставлю, запомни».

В ту же ночь Дося купила билет на поезд и уехала из Ташкента, не взяв с собой ничего, кроме маленького узелка с вещами. Зарплату в парикмахерской за этот месяц ей еще не выплатили, поэтому денег едва хватило, чтобы добраться до Мценска.

Мать жила в том же маленьком домике на берегу Буши. Дочь она упрекать в былых грехах не стала – что случилось, того не изменить. Сказала лишь:

«Знала, что ты вернешься когда‑нибудь, молилась за тебя».

Рассказала, что бабушка умерла еще до революции, сестра Маша жила все там же – в Воронеже. В девятнадцатом белые мобилизовали ее мужа военным врачом в казачьи войска, а в двадцатом красные после разгрома белогвардейцев расстреляли его. Дети Маши были уже взрослые и работали, Маша преподавала в школе.

Спустя две недели Дося устроилась на работу – в местную парикмахерскую. Черной одежды больше не носила, хотя одевалась просто. Мужчины на улице оборачивались и глядели вслед – кто робко, кто откровенно нагло, – клиенты, стригшиеся в парикмахерской, пытались назначить свидание. Она спокойно отвечала «нет» и смотрела на очередного поклонника таким равнодушным и холодным взглядом, что ему становилось не по себе.

Ночью наваливались женская тоска и одиночество, хотелось стонать и грызть подушку, а в памяти против воли возникал образ Варейкиса. После этого сама себя стыдилась, вечерами приходила вместе с матерью в храм, ставила свечку перед иконой. Глядя на светлый лик обнимавшей младенца женщины с тонким лицом, вытирала слезы и замаливала грешные мысли. Шли годы, и однажды мать робко заметила:

«Хорошо бы замуж тебе выйти, Досенька».

«Что ты, мама, я уже старая».

«Какая ты старая, ты еще детей нарожать можешь. Подумай, дочка».

«Да за кого мне выходить? Я у себя в парикмахерской постоянно разные предложения слышу, может, мне за коммунара на один день выйти?».

«Не дай Бог! Пусть они на своих суфражистках женятся и потом с ними разводятся. Но разве хороших людей мало? Инженер Абрикосов вон. Мать его со мной дружит – говорила, что нравишься ему, только он не решается тебя просить, потому что вдовец, и дочка у него от первой жены. А человек он хороший – крупный специалист и в церкви с тобой обвенчается. Можно ему хоть заходить к нам иногда?».

«Хорошо, пусть заходит».

Абрикосов, высокий полный мужчина с добрым лицом, начал к ним заходить. Он приносил цветы и смотрел на Досю преданными собачьими глазами. Она была к Абрикосову совершенно равнодушна, но, возможно, и согласилась бы за него выйти, однако спустя четыре года после бегства из Ташкента жизнь ее в одночасье резко изменилась.

В одну из дождливых октябрьских ночей возле их маленького домика остановился черный автомобиль. Люди в кожаных тужурках с маузерами на боку увезли Досю в ЧК, и следователь с усталым лицом долго и нудно допрашивал ее о жизни в Ташкенте, о знакомстве с Керенскими и Маллицким.