Синий олень. Трилогия (СИ)

Игорь Петрович Эйзнер, провожая посетителя, выглянул в приемную. Секретарша, как раз в этот момент решившая припудрить нос, мгновенно сунула пудреницу в сумочку и изобразила готовность приступить к работе, но он махнул рукой и скрылся за дверью своего кабинета. Слегка пожав плечами, девушка собралась было возобновить прерванное занятие, но тут на столе ее зазвонил телефон.

– Приемная заместителя министра. Сейчас узнаю, – строго сказала она неведомому собеседнику и, нажав кнопку селектора, обратилась к начальнику: – Игорь Петрович, профессор Муромцев звонит – он только что прилетел, спрашивает, вы его примете?

– Да‑да, мы созванивались, пусть сразу же приезжает.

Пропуск Сергею был заказан заранее, секретарша с любезным видом сказала:

– Игорь Петрович вас ждет.

Массивная дверь, обитая дерматином, открылась, пропустив профессора Муромцева в кабинет замминистра, и бесшумно захлопнулась за его спиной. Игорь Петрович с улыбкой шагнул навстречу посетителю, стиснул его плечи, и тут же превратился в Гарьку Эйзнера, бывшего университетского товарища Сергея.

– Поверить, не могу – Серега! Нет, ты скажи, сколько мы не виделись – лет двадцать? Погоди, дай взгляну – вроде не поправился. А меня жена все время пилит, что толстею, на диету сажает.

– Ирка? – опускаясь на мягкий стул, хмыкнул Сергей. – Припугни, скажи, что будет морить голодом – пойдешь из министров в трубочисты. Худым в министерстве делать нечего.

Звучно расхохотавшись, Эйзнер пригладил седые волосы.

– Чего мне всегда не хватало для полноты счастья, так это твоих мудрых советов! Но ты‑то сам, честно говоря, фигуру сохранил, как тебе это удалось? – он нажал кнопку селектора и отрывисто бросил: – Ирочка, два кофе и прочее ко мне в кабинет, пожалуйста.

Муромцев попробовал возразить:

– Гарик, я не хочу отнимать у тебя лишнее время…

– Перестань, какое время! Времени вагон, не знаю, куда его девать, – замминистра улыбнулся собственной шутке.

Сергей подождал, пока вошедшая с подносом Ирочка все расставит и выйдет, а потом негромко спросил:

– Ты просмотрел материалы и служебную записку, которые я представил месяц назад?

– Да‑да, – Эйзнер отвел взгляд, – крайне интересное исследование, эти бактерии, которые ведут себя подобно разумным существам.

– Что ж, рад, что ты не считаешь все это плодом моей фантазии, как некоторые. Сурена Вартановича уже нет в живых, и поддержать меня больше некому.

– А как же твой брат?

– Когда речь идет о bacteria sapiens, Петя всегда предельно осторожен, а сейчас после смерти жены он так подавлен, что ни о чем не может думать.

– Да, я знаю, – вздохнул Эйзнер. – Очень тяжело, конечно, у меня к Злате Евгеньевне всегда было особое отношение. Помню вашу квартиру на Литовском – огромные апартаменты с высокими потолками. Сколько раз я у вас ночевал, когда мы готовились к экзаменам! Засидимся за полночь, а Злата Евгеньевна зайдет и скажет: «Звони маме, Игорек, что ты остаешься у нас, а то она будет беспокоиться». Господи, какая же была красивая женщина! У меня всегда сердце замирало, когда она смотрела на меня! В последний раз я ее видел… дай вспомнить… Да, в шестидесятом, когда заходил к вам перед отъездом в Москву. Болезнь Альцгеймера, как мне говорили?

– При жизни поставили диагноз болезнь Альцгеймера, но при вскрытии – мы с Петей оба присутствовали – картина ему не соответствовала. Налицо было губчатое изменение вещества мозга, астроцитарный глиоз. Моя жена лично проводила дополнительное генетическое исследование, выявила мутацию гена, кодирующего синтез прионового белка. Посмертный диагноз – болезнь Крейтцфельдта‑Якоба. Я не стал спорить с патологоанатомом, хотя придерживаюсь другой версии. Злата была носителем bacteria sapiens.

– Бог мой, неужели ты видишь здесь какую‑то связь?

– Похожие заболевания я наблюдал среди жителей той местности, где находится наша научно исследовательская база, и где практически все население является носителями bacteria sapiens. Правда, летальных случаев немного, и родственники не позволили провести вскрытие – ссылались на местные обычаи. Поскольку криминала не было, настаивать я не мог, но клиника заболеваний сходна – у всех больных в различной степени происходит изменение личности. Но главное, что аналогичную картину мы наблюдали при вскрытии павших диких и домашних животных – половина мозга просто‑напросто превращена в губку.

– Возможно, тут есть связь – считается, что спорадическая форма болезни Крейтцфельдта‑Якоба вызывается заражением. Ты сделал большую ошибку, Сережа, необходимо было настаивать на вскрытии – вспомни эпидемию «коровьего бешенства» в Англии.

Сергей криво усмехнулся.

– Я подавал рапорт в министерство. К сожалению, никакой реакции не последовало.

Эйзнер вспомнил, что на одном из закрытых совещаний в министерстве вопрос о случаях заболеваний, сходных с «коровьим бешенством», действительно поднимался. Однако в памяти Игоря Петровича сохранились лишь сильнейшее недовольство министра по этому поводу и разговоры о политической подоплеке, поскольку, по мнению видных специалистов, в СССР «коровьего бешенства» нет и быть не может.

– Да‑да, – он неловко поерзал в кресле, – сейчас вспоминаю. Там, кажется, даже ЦК вмешивалось, или я что‑то путаю?

– Нет, все правильно. Видишь ли, первой из погибших была жена директора совхоза Сабина Гаджиева. Я всегда считал Гаджиева своим другом, знал его, как человека с широкими взглядами, образованного и мудро мыслящего, поэтому уговаривал согласиться на посмертное исследование мозга Сабины. Однако он неожиданно пришел в бешенство, обратился в ЦК и одновременно встретился с какими‑то правозащитниками. Те сразу раздули все так, будто мы чуть ли не производим бактериологическое оружие, потребовали расследования. После этого, собственно, и поднят был вопрос о закрытии нашей базы.

– Гм. Кажется, там среди населения, живущего в районе базы, случались рождения детей с аномалиями?

Игорь Петрович теперь отчетливо припомнил письма скандального директора совхоза Гаджиева, которые ЦК направило в министерство с пометкой «разобраться». Гаджиев сначала утверждал, что над его односельчанами проводятся опыты, потом требовал разрушить какие‑то строения, для постройки которых ввезли радиоактивный цемент из Чернобыля. В совхоз трижды приезжала комиссия с журналистами, поскольку Гаджиев обращался еще и к правозащитникам. Радиации или следов бактериологического оружия не обнаружили, хотя на саму базу комиссию не пустили – объект считался засекреченным, – детей с аномалиями или хотя бы их медицинские карты никто из членов комиссии не увидел, однако свободная пресса немедленно отреагировала, обвинив руководство базы во всех возможных грехах.

– Давай, я тебе все изложу в хронологическом порядке, – сказал Сергей. – После Чернобыля bacteria sapiens исчезли, и мы считали, что они погибли. В течение последующих двух лет ни женщины, ни самки животных в совхозе не беременели. Первый приплод коровы и овцы принесли весной восемьдесят восьмого, у их потомства мы выявили самые невероятные с точки зрения законов генетики мутации. Летом впервые за два года родила местная женщина, и это для всех нас оказалось кошмаром – жуткое уродство новорожденного. После того, как у трех женщин подряд родились дети с тяжелейшими аномалиями, женщины боялись беременеть. Я настаивал на консультации в генетическом центре, но родные даже не подпустили катим детям врача – увезли их из совхоза и спрятали где‑то в горах у родственников. Я связываю эти случаи с мутацией bacteria sapiens, поэтому нам просто необходимо продолжить исследования. Поэтому я и пишу в докладной записке, что базу закрывать ни в коем случае нельзя, и прошу тебя меня поддержать.