Другая сторона

Настало время рассказать и о теневых сторонах нашей жизни. Иначе у читателя может создаться впечатление, что в ней были только забавные эпизоды. Наряду с массой интересных впечатлений она приносила нам и много неприятностей. Начать хотя бы с дома, в котором мы жили: под нами жила старая дева, княгиня фон X. Она была уродлива как больная крыса и жутко сварлива. Эта тварь в особенности раздражала мою жену. Она была скупердяйкой, располагала большими деньгами, но вела столь замкнутую жизнь, что никто по сути ничего о ней не знал. Склоки доставляли старухе истинное наслаждение. Если после девяти вечера я еще ходил по комнате, она размеренно стучала в потолок, требуя покоя. Стоило ей увидеть, что мы спускаемся по лестнице, как она тут же принималась ворчать. Перед ее дверью неизменно стоял ряд мисок и кастрюль — для молока и тому подобных продуктов, которые приносили на дом. Однажды в темноте я нечаянно разбил глиняный горшок — и началось! Открытая вражда! Она пыталась очернить меня даже перед парикмахером. А тот, невзирая на свою философию, еще сохранял остатки сословного благоговения перед «высочеством». Но когда она перешла все границы и как-то раз оскорбила мою жену на лестничной клетке, я не выдержал и набросился на нее со словами: «Что бы вы о себе ни воображали, для меня вы не княгиня, а дерьмо!» Старая ведьма была ошарашена. Это немного помогло. Отныне, едва заслышав мои шаги, спесивая старуха исчезала в своих апартаментах. Один раз это произошло так быстро, что одна из ее латаных-перелатаных туфель осталась снаружи. Я отшвырнул ее ногой, и — к моему изумлению — вниз по лестнице со звоном покатились золотые монеты. «Взломщик, убийца!» — завизжала она и переполошила весь дом. Подобные истории происходили довольно часто и изрядно отравляли нам жизнь. Но еще больше хлопот доставлял нам «студент».

Он занимал комнату на том же этаже, что и мы, и был горьким пьяницей. Лишенное выражения, испитое лицо, на каждой щеке по глубокому шраму, что придавало ему такой вид, будто у него было три рта. Зато его умственные способности едва ли дотягивали до одной трети человеческой нормы. Наш сосед вел ярко выраженный ночной образ жизни и постоянно ошибался дверью, когда, напившись в стельку, искал свое логово. Почти каждую ночь мы испуганно вздрагивали, заслышав его брань и стук в двери. Не счесть, сколько раз я отчитывал его за это. Но какой прок был нам от его извинений? Все оставалось по-старому. Только ради худого мира мы в конце концов смирились с неизбежным злом.

Были и другие неприятности. Иной раз выдавались такие дни, что хоть вешайся. Приведу хотя бы несколько примеров: как-то рано поутру — в пять часов — к нам позвонил каменщик с ведерком замазки и мастерком и принялся с пеной у рта утверждать, будто ему поручено заделать окна в нашей квартире. В другой раз нам поздно вечером устроили серенаду. Перед нашей дверью собрался целый хор цыган; вероятно, произошла какая-то ошибка. К нам то и дело являлись посетители с разнообразными просьбами, нам приносили чужие вещи и не забирали их обратно. Как-то раз у нас целых четырнадцать дней пролежала посылка с выдержанными сырами. После того как я, наконец, вышвырнул ее за дверь, пришли три офицера и в резкой форме потребовали вернуть им сыр. В Перле было широко распространено попрошайничество по домам. Но случалось и кое-что похуже. Например, однажды вечером, уже в сумерках, несколько людей в черном приволокли к нам гроб. «Заказывали?» — вежливо спросили они. Моя жена чуть не упала в обморок.

Впрочем, ко всем этим недоразумениям и вечному хлопанью дверями еще можно было как-то привыкнуть. Беда в том, что происходили намного более жуткие и необъяснимые вещи. Для помощи по дому мы наняли приходящую прислугу, пожилую женщину. У нее постоянно болели зубы, и я ни разу не видел ее без косынки. Она готовила очень хорошо и вкусно, что, впрочем, требовало не бог весть какого умения, если принять во внимание обилие превосходных, свежих продуктов на рынке. Но через несколько недель я готов был поклясться, что за ее старыми платьями скрывается совсем другая женщина; это была уже не наша прежняя служанка. Разумеется, я ничего не сказал об этом жене, но, к сожалению, у нее возникли те же подозрения.

— Слушай, — начала она однажды, — мне кажется, Анна красит волосы. Со вчерашнего дня она блондинка, а ведь прежде была брюнеткой.

— Я думаю, мы простим ей эту милую слабость! — с деланно беззаботным видом заметил я. Но мне и самому было не по себе, причем уже давно. Наконец наступил день, когда несходство стало вопиющим. Если накануне нас обслуживала рыжая особа средних лет, то сегодня на стол накрывала хлопотливая старуха с глубокими морщинами на лице. Моя жена в испуге прижалась ко мне, мы оба сидели, словно окаменев. «Но ведь на ней тот же самый платок?» — пролепетал я, глядя в расширенные от испуга глаза моей супруги. Мы шепотом обменялись своими наблюдениями; оказалось, что ее, как и меня, уже в течение месяца преследуют сильнейшие подозрения. «Нет, хоть бы даже она работала за десятерых, я не хочу ее больше видеть! Лучше буду все делать сама!»

Мне пришлось уволить Анну. Несколько дней я провел дома. Я условился с парикмахером, что Джованни Баттиста будет по утрам помогать за вознаграждение при уборке помещений. Все шло превосходно, моя жена подружилась с ученым зверьком; правда, приходилось следить за тем, чтобы он не приближался к моему рабочему столу — ибо он ощущал себя немного художником и непременно стал бы подправлять и улучшать мои работы. В той мере, в какой это было уместно, я тоже старался быть полезным, особенно по части закупок. Но когда этим занимаешься, нужно держать ухо востро, иначе ты принесешь домой черт знает что! Как это было в тот раз, когда я купил на базаре бараньи котлеты, причем очень дешево, и, придя домой, с гордым видом развернул сверток, — а там вместо мяса оказались мелкие гвозди и несколько мышиных хвостов. «Подменили товар, чтоб им пусто было!» — выругался я про себя.

А еще эти звуки! Всю ночь напролет, с ума можно сойти!

По ночам в наш район наведывались компании хулиганов и проституток из Французского квартала. Дикое ржание, свист, вой приближались к окнам и снова удалялись. Пьяные, выходившие из кафе, произносили пространные монологи и, обезумев от возлияний, выкрикивали страшные богохульства. К этому невозможно было привыкнуть! Любое слово, громко произнесенное вслух, отражалось многократным эхом от углов и выступов домов, вкривь и вкось стоявших вдоль улицы. Из центральных кварталов города доносились пронзительные выкрики; их подхватывали — то громче, то тише — и передавали дальше. Что это означало, я не знаю. Потом вроде бы все успокаивалось, но вскоре становились отчетливо слышны какие-то покашливание и хихиканье. Бродить ночью по улочкам Перле было сущей мукой. Для обостренных чувств здесь разверзались ужасающие бездны. Из зарешеченных окон и подвальных люков доносились невнятные стоны и стенания всех родов и оттенков. За приоткрытыми дверями раздавались сдавленные кряхтенья, так что невольно думалось, что там кого-то душат. А когда я боязливо спешил домой, мне вослед раздавалось улюлюканье, повторяемое на тысячу — нет, десять тысяч ладов. Ворота и подворотни разевали рты на спешащих прохожих, словно хотели их проглотить. Невидимые голоса завлекали путников на берег реки, магазин Блюменштиха злорадно посмеивался, молочную можно было уподобить скрытой западне, даже мельница — и та не оставалась в стороне, треща всю ночь без умолку. Преследуемый страхом, я не раз по пути домой прятался в кафе. А тем временем моя бедная жена в одиночестве трепетала дома. То у ней скрипел шкаф, то сам собой разбивался стакан. Ей казалось, что из всех углов комнаты раздаются зловещие шепоты; часто по возвращении домой я заставал ее в холодном поту и представляющей себе невесть что. Эти бессонные ночи губительно действовали на ее нервы, в скором времени ей уже повсюду мерещились движущиеся тени и призраки.