Истории СССР

Утомившись подсчётом стоимости необходимых мне лекарств, я предложил судье приобщить к делу моё завещание всего моего имущества на моих детей, чтобы покрыть их расходы на мои нужды до момента моей смерти. Тут младший бородатый взвизгнул, вскочив со стула, и замахал в знак протеста своими короткими ручками. Он может изменить завещание на следующий день, Ваша Честь! Он не честный человек, он украл у детей деньги, которые его мать завещала им. Это мне сообщила его бывшая жена и его бывшие дети. Но Их Честь возразила представителю ответчика, что дети бывшими не бывают. А я схватил его за лацкан и сильно тряхнул. Слава Богу, что моя мать уже не могла услышать, как унижают выкормленного ею сына те, кого он привёл в её дом, как только ему исполнилось двадцать лет.

В зал вскочил охранник и сковал меня наручниками. Я остолбенел, понимая, что теперь меня могут увезти в тюрьму на долгое время. Я взмолился и Их Честь надо мною сжалилась. Хотя момент был феноменальный. Ликовали бы все! Меня оставили на свободе. Шёл шестой месяц судебного процесса. Седьмой я провёл в больнице. Есть ещё добрые люди. Есть и злые. А есть — животные в пальто!

Когда судья, а это была миловидная девушка лет тридцати, предложила завершить процесс обоюдным примирением сторон, мои детки через своих адвокатов выразили желание подать апелляционную жалобу в суд высшей инстанции и отказать в выплате мне алиментов ввиду не выполнения мною отцовских обязанностей на протяжении всей их жизни, унижения их достоинства и избиения матери на их глазах в течение всех двадцати шести лет совместной жизни. Они просили адвокатов рассказать, что всё время их жизни в семье, они дрожали от страха, когда в двери поворачивался мой ключ, что они со страхом ждали каждое моё появление и не могли избавиться от моего гнёта, так как зависели от меня материально. И вздохнули они только тогда, когда, не выдержав любовных похождений семнадцатилетней дочери по договорённости с бабушкой и мамой, закончившихся страшной аварией на Дворцовой площади в 22.00 5 февраля 1994 года, сломанными ногами и носом своей маленькой доченьки, я ушёл от своей бывшей жены. Тут-то и появилась идея избавиться от меня навсегда с помощью их новых грузинских друзей Томазика, Отарика и Бадрика, выдающихся деятелей бандитского переворота 1991–1993 годов.

На заседании в районный суд должна была придти моя бывшая жена, мои бывшие друзья, отказавшие мне быть свидетелями с моей стороны, а засвидетельствовать в судебном заседании мою непричастность к процессу воспитания детей и, тем более, к покупке квартиры и загородного дома. Когда умерли мои родители в 1988 году, я фиктивно развёлся, чтобы спасти квартиру родителей для детей. В советское время частной собственности и наследования недвижимости не существовало по определению. Последний раз я видел сыночка в 1996 году, когда дал ему денег на поездку в Лондон после окончания института ФИНЭК. Доченьке в 2000 году я сделал операцию в частной клинике профессора Анатолия Белоусова и дал денег на двухгодичную стажировку во французском университете в Экс ан Провансе. Помощь мне по путинским законам ограничивалась только таблетками и едой. Как скоту. О человеческих потребностях любования прекрасным, наслаждения чашечкой кофе с мороженным в городском кафе не могло быть и речи. Это не есть необходимое и достаточное. Содержание в доме престарелых тоже не входит в лимит необходимой помощи. Возврат украденной у меня недвижимости, остался за чертой срока давности. И вообще, не подлежит рассмотрению в суде. Повода нет. Предложили продать мою коллекцию картин. А я-то, придурок, собирал её всю жизнь для своих деток. Мои ожидания раскаяния в течение шестнадцати лет оказались напрасными.

На судебном заседании в апелляции моим бывшим детям было отказано. Я победил двух самых хитрых адвокатов. Один, на костылях, не оставив в своём архиве чеков из советских гастрономов, где покупал для своих выкормышей еду. Их Честь в чёрном пеньюаре благосклонно присудила в мою пользу два МРОТА. Пиррова победа. Своего адвоката с этой радостной вестью я ждал в своих Жигулях, спрятанных в кустах сирени у входа в здание Выборгского районного суда, чтобы хоть одним глазком увидеть перед смертью своих деток. Но они в суд так и не пришли.

Родительская суббота

В детстве, когда небо темнело, а в воздухе повисала тишина, я сматывал удочки и бежал с речки к дому. В огороде бабушка полола грядки, не поднимая головы. Но с первыми крупными каплями дождя и раскатистым громом я прижимался к бабушке и мы скорее бежали в дом. Она снимала с меня промокшую рубашку и штаны и долго тёрла мою голову и тело полотенцем, пока всё не становилось сухим и горячим. Если повезёт, то под эту сурдинку мне перепадало полакомиться мёдом с горячим молоком или с липовым отваром.

Довольно долго сильные руки отца помогали мне чувствовать себя в этом мире защищённым. Походы с отцом на футбол, когда встречи с его товарищами, одобрительно похлопывающих меня по плечам и голове, жавших отцу руку и просивших прикурить от папироски, подтверждали многочисленность армии «наших».

Присутствие мамы на земле начало казаться лишним, когда её вызывали в школу указать на мои проступки. Потом они были лишними на моём дне рождении, когда собирались одноклассники и одноклассницы и, подчистив все крошки со стола, хотелось потискаться и похихикать без лишних свидетелей.

И уж совсем ненужными они стали, когда я привёл в нашу комнату молодую жену и по ночам было никуда не спрятаться от храпа и скрипа пружин.

В гости к родителям я со своей семьёй приезжал редко и неохотно. В основном для того, чтобы оставить внуков на какое-то время и спокойно покутить с друзьями на курорте. На наши семейные праздники родители приезжали всё реже и оставались на них совсем недолго. Одеты они были не модно, говорили высокопарно и невпопад, вызывая у меня раздражение.

«Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог…» Первой умерла бабушка. Мы долго за ней ухаживали. Её парализовало, и три месяца она лежала без движения. По очереди мы ездили в больницу, потом перевезли её домой. Она никого не узнавала и бормотала бессвязные обрывки фраз из прошлой жизни. Я без сомнений бросал все дела в институте и ехал на электричке в Гатчину, чтобы сидеть возле бабушки, поить её чаем и выносить нечистоты. Я свято верил, что моя забота поставит её на ноги и вернёт к жизни.

Когда она умерла и мы положили её во гроб, меня пронзил ужас от холода, который источало её тело. Потом жуткое действо похорон и закапывания могилы погрузили меня в страх и уныние. Отношения между её дочерями, по-разному оценившими свой вклад в попытку воскресить умирающую мать, были порваны навсегда. Было больно. Невыносимо больно и страшно. Исчезла та, которая закрывала собой от адской тьмы со страшным названием «Никогда». В доме пахнуло холодом из могилы. Потом всё прошло. Осталось тепло её рук, бормотание на ухо сказок, вкус мёда и лепёшек, сделанных её добрыми руками.

Жизнь снова наполнилась заботами и суетой, ожиданием родов, стоянием в очередях, стиркой пелёнок, поисками работы, страхом опозданий, ожиданием чуда от Деда Мороза. Все были сыты, обуты, одеты и играли друг с другом в настольные игры. Я задумался о себе. Что я делаю. Зачем я здесь. В этой тишине размышлений грянул весенний гром. Мама умерла скоропостижно 22 марта 1986 года. Я так и не привёз ей шаль, которую купил ей к восьмому марта. У неё лопнула аорта и по телу расплылся этот жуткий, могильный холод. Когда позвонил отец, от внезапности известия у меня отнялись ноги. Отпевали мы её в храме Равноапостольного князя Владимира и мне казалось, что по окончании песнопений и молитв протоиерея Андрея мама встанет из гроба и мы пойдём домой. Они с папой в свой, а я в свой делать свои обычные дела. А потом я позвоню ей и спрошу про её здоровье. Но было всё не так. Мы отвезли гроб с телом моей мамы на Ковалёвское кладбище и закопали в глубокую могилу.