Мифы темных закоулков (СИ)

- Надеюсь, я смогу, наконец, умереть от восторга, - не подымаясь из кресла, проблеял хлыщ с моноклем. - Думаю, ко мне присоединятся все присутствующие.

- Кроме меня, - закричал я, вскакивая.

Скрипачи уже брали первые аккорды.

- Саня, заканчивай издеваться, это уже не смешно...

Однако третью попытку мы совершили уже через сутки.

...Я восседал посреди огромного богато обставленного зала на троне, отягощённый золотой шапкой и увесистой палкой с головой кота в качестве набалдашника, которую зачем-то вынужден был держать в правой руке. Трон представлял собой громоздкое, неудобное кресло, вдобавок установленное на верхушке крутой лестницы, отдалённо напоминавшей Потёмкинскую. У подножия толпились, переговариваясь, какие-то хмыри в пёстрых халатах - наверно, придворные. Едва я успел чуть освоиться и преодолеть головокружение, как ниоткуда появилась не приделанная ни к чему пятерня, сжимавшая малярную кисть, краска с которой пачкала пол - мозаичный, кстати, должно быть, чертовски дорогой. "Мене, текел, упарсин", - начертал недоделанный в прямом смысле слова художник и исчез, как мыльный пузырь. "Пришёл, увидел, победил", - автоматически перевёл я и вяло подумал: "При чём тут это?" Один из придворных тем временем вскарабкался по ступенькам и раболепно облобызал мне левую туфлю.

- Владыка, - забормотал он, часто кланяясь и одновременно пытаясь не скатиться по лестнице и не расшибить лоб; пару раз он, однако, чувствительно приложился, - великий фараон, так к тебе опять Мозес и с ним эти... мужи израильские. Без жён.

- Хотят чего-нибудь?

- Да всё того же. Ведут себя вызывающе, грозятся.

- Ладно, проси.

К подножию подвели пятерых спортивного вида мужиков семитской внешности. Главный, держа в руках бубен, вышел вперёд.

- Чего вам нужно, служивые? - спросил я. Кажется, с лексикой напутал.

Мозес вместо ответа взлохматил волосы, подпрыгнул и, ритмично ударяя в бубен, высоким баритоном затянул:

- Let my people go...

- Почему нет синхронного перевода? - сурово поинтересовался я у - видимо - первого министра, который пока что остался тут же, у трона.

Тот растерянно пожал плечами и сгорбился, ожидая репрессий.

- Ладно, пока прощаю. Но смотри у меня.

Тем временем предводитель евреев, повторив свою фразу раз пять, замолк с открытым ртом. Наверно, дальше ещё не сочинил. Выдержав для приличия паузу около минуты, я произнёс максимально благосклонным тоном:

- Ну, раз вам больше нечего сказать...

- Нет, фараон, - прервал меня грубый Мозес; сразу было заметно, что воспитывался он не во дворце. - Я тебя просил, как человека? Просил. Предупреждал? И это было. Палку в змею превращал? Само собой. Семь казней египетских обещал? Конечно. Я посулил - Саваоф сделал. Так что ж ты, зараза, нас в Тель-Авив не отпускаешь, на историческую, блин, родину? У тебя ж отказников накопилось уже шестьсот тысяч одних мужчин, не считая женщин и детей. Ну, как ты с нами, так и мы с тобой. Сейчас ты тоже окажешься там, где тебе не понравится.

Он быстро-быстро завертелся, стуча в бубен и бормоча. Борода так и мелькала. Я и опомниться не успел, как оказался на огромной высоте в когтях гигантской птицы. Пташка, к счастью, уже снижалась.

На земле, едва отдышавшись, я попытался установить с владелицей прямые человеческие контакты.

- Синьора, - вежливо обратился я к ней, - по-моему, я вас знаю. Вы - птица Рух. Вы живёте на Мадагаскаре и употребляете в пищу живых слонов.

- Ошибаешься, - ядовито возразило суперпернатое. - Меня зовут Фарфич'д и питаюсь я червями. Правда, очень большими. Так что есть я тебя не буду. Я тебя обменяю. Взаимовыгодно. Кстати, я самец.

И оно вновь потащило меня по воздуху в направлении темневшего на горизонте леса - видимо, к месту торга. Крепко зажатый когтями Фарфич'да, я даже не мог кричать и протестовал внутренне.

Покупателями оказались два молчаливых небритых субъекта, размерами немного уступавшие моей птичке. Кажется, я обошёлся им недорого: в какую-то мелочишку из столовой утвари, причём серебряной. Интересно, зачем она ей? То есть ему.

- Господа, - сказал я, оставшись с новыми хозяевами один на два, - надеюсь, вы будете хорошо со мной обращаться? Учтите: я – бывший египетский фараон. За меня вам, наверно, дадут хороший выкуп.

- А нам без разницы, - заявил один из этих субъектов. - Мы - ребята простые. Гоблины, слыхал? Мы - за мир без аннексий и контрибуций. И выкупов. Анархия - мать порядка, понял, нет? Так что мы не будем на тебе гешефт делать, как буржуи какие-нибудь. Мы тобой поужинаем. Или позавтракаем. Но, скорее всего, поужинаем, очень уж жрать хочется. Так что не обижайся, брат.

Пожалуй, отсюда пора было сматываться, и побыстрее. Я набрал воздуха в лёгкие и во всю мочь заорал:

- Саня, проснись!

Ничего не изменилось. Меня засунули в мешок, закинули на плечо (по-моему, каменное; по крайней мере, я всё себе отшиб) и потащили куда-то. Пока меня подбрасывало и - что гораздо хуже - опускало на каждой кочке, я кричал, кричал одно и то же:

- Проснись, Саша!

Я не мог перестать, хотя уже всё понял. Это же сказка, чёрт возьми, сказка, сказка. А какой главный сказочный закон? Третий раз – он всегда последний. Окончательный. Но этого не может быть. Не должно быть. Не имеет права быть.

Саня, спаси меня! Проснись, Са-а-ня-а-а-а!..

СЛАДКОЕ ВАРЕВО ТЁТИ ЛЯЛИ

Спросите нас: как мы проводим свой досуг? Где нас можно отыскать по выходным и в общегосударственные праздники? Спрашивайте, не стесняйтесь, нам скрывать нечего. Конечно же, у тёти Ляли, за её широким, необъятным, хлебосольным и сырокопчёным столом. Порой мне кажется, что так было всегда, но нет: память хранит и предтётилялинский период. Как мы тогда жили - вспомнить противно. Собирались то у одних, то у других, причём далеко не каждый раз, когда для этого представлялась возможность. Скандалили часто, по любому поводу, взрослые не оставляли своим докучливым вниманием детей, а те отвечали дикими выходками, а иногда и словесно. Кто-то, очистив скатерть от недоеденных угощений, расписывал партию в "кинга" - папа, помнится, каждую паузу в игре использовал, чтобы весело подтрунивать над старенькой обидчивой тётей Стасей, доводя ту до слёз. Мнящие себя шибко умными читали, а двоюродный дедушка Коля, приняв на грудь очередной рекордный вес, мирно спал в кресле. Общие разговоры возникали нечасто и обычно заканчивались спорами и лёгкими истериками, хотя, по-моему, обходилось без рукоприкладства. Да, точно.

Однако всё волшебным образом переменилось, когда в нашу жизнь вошла тётя Ляля. Кажется, она переехала с севера. Нет, с запада, даже с юго-запада. Нет, она всегда жила в нашем городе, но представляла ту ветвь генеалогического древа, связь с которой была утрачена в тридцатые годы и лишь случайно возобновлена с помощью дальних саратовских родственников. Хотя что в этом мире случайно?

Так или иначе, раз появившись, тётя Ляля осталась навсегда, прочно утвердив за собой в родственном кругу центральное место. Прежде всего, едва познакомившись, она решительно покончила со спорадичностью наших встреч, причём, по сути, одной-единственной фразой.

- Родню не надо приглашать, все приходят сами! - отчеканила она как-то раз (кажется, это был ответ на чей-то давно позабытый вопрос) и с тех пор принялась наносить визиты с целеустремлённостью и методичностью парового молота. И если в семейные праздники было, по крайней мере, известно, кто падёт очередной жертвой, то в красные дни календаря удар мог быть нанесён практически по любому. Первоначально это не всем пришлось по вкусу, но тётя Ляля железной рукой отмела протесты.

- Мы любим родственников и всегда рады принять их! - провозгласила она очередной лозунг и проводила его в жизнь в качестве обязательного требования. Под её чутким оком трудно и опасно было не возлюбить ближнего. После чувствительной выволочки дедушка Коля лечился (дважды!!) в ЛТП и, хотя и не прекратил пить, перестал засыпать за столом, а захмелев, лишь глядел прямо перед собой мрачно и строго, изредка встряхивая головой, как лошадь. Любители книг тоже вскоре разучились читать и добросовестно вместе с остальными смотрели по ТВ фестиваль в Сопоте и слушали пластинки с Вучетичем. Нет, с Вуячичем. Или ещё каким-то сербом. Помню также широкоротого Муслима Магомаева с бачками и раскинутыми в экстазе руками и цыганистого Сличенко, красивого и обаятельного, как мастер игры в "три скорлупки".