Несгибаемый

– Твое добро прикарманил? – боковым зрением следя за Остапом и глядя Андрею в глаза, спросил Петр.

– Не мое. А артельщиков, что пригрели тебя на груди.

– Серьезно? Вообще-то мне казалось, что я на них горбатился и подкармливал, а не наоборот. И все ради науки. Единственное, что я отсюда увожу, – это знания о старательском ремесле. И за это я расплатился сполна.

– А вот мы сейчас и поглядим. Давай сходни. Обыщем твою лодку. Коли ты прав и мы ничего не найдем, извинимся и отпустим с миром.

Угу. Если обвинитель знает, что искать, то непременно это найдет. А тогда уж… Нет, Петр, конечно, просто так не дастся. Во всяком случае, постарается. Но тогда отсюда живым точно не уйти.

– Ты, что ли, отпустишь? – Пастухов презрительно ухмыльнулся. – А кто ты такой, чтобы меня отпускать или задерживать?

– Ты гонор-то поубавь. Здесь тебе не Красноярск. И полицейские чины не помощники. Тут свои законы.

– Это ты намекаешь на то, что здесь закон – тайга, а прокурор – медведь? Так ведь мне без разницы, что в городе, что в тайге. Я везде за себя ответ держать могу. Остап, поднимись из-за куста и убери винтарь, – повысив голос, резко потребовал Петр.

Потом без суеты взял в руки прислоненный к стенке винчестер. Нарочито медленно со смачным клацаньем передернул рычаг. Слегка повел стволом, чем заставил зрителей слегка попятиться. А затем резко вскинул карабин и навел на Остапа:

– Я сказал – встал и бросил винтарь, не то сейчас сдохнешь.

– Эй, ты, Монтер… – начал было Андрей.

– А ты не дергайся, я тебя боковым зрением держу, и что случись – окажусь быстрее. Как я стреляю и что моя рука не дрогнет, весь Красноярск знает. Остап, твою мать, не доводи до греха!

Наконец осознав, что спокойный разговор вроде как и не спокойный вовсе, Ляля подбежала к борту и облаяла столпившихся на берегу. Впрочем, не всех. Совершенно отчетливо было понятно, что ее агрессия направлена на Андрея. Он ей и раньше не понравился, но поди разбери, ссора тут или просто беседа. За собачий брех хозяин мог и веревкой по спине пройтись. Впрочем, на отважный лай шавки никто не обратил внимания.

Разве что народ, видя такое дело, слегка подался назад. Но только слегка. И уж точно не из-за несносного характера дворняжки, а из-за возможной стрельбы. Но натура человеческая такая, все время требует хлеба и зрелищ. А уж когда у тебя изо дня в день один лишь тяжкий труд, так и подавно. Так что опасение попасть под раздачу, ясное дело, есть, но оно не до такой степени сильное, чтобы убраться вовсе.

– Дядь Петр, я его держу, – вдруг послышался голос Мити из ходовой рубки.

Конечно, набрана она из тонкой доски, и случись перестрелка, не удержит даже мягкую бердановскую пулю, про мосинскую и говорить нечего. Ну так, хотя бы укроет паренька от вражьих глаз. Вот и велел Петр Мите схорониться подальше. Но, видно, тот не выдержал. С другой стороны… Все правильно. Да, молод, но тут такое дело, что до сроку взрослеть приходится. Стреляет хорошо, рука дрожать не должна, потому как не трусливого десятка парень, а что такое смерть, в таком возрасте и вовсе не осознаётся.

Тайга не тайга, но, похоже, уверенности в том, что народ окажется на их стороне, у Остапа не было. И вообще, он все время был пристяжным у Андрея. И когда пришлось принимать решение самому, все же дал слабину. Поднялся, оставив оружие, и, подчиняясь движению карабина Петра, двинулся в сторону избушки артели Кузьмы Андреевича.

– Ты что творишь? – попытался было исправить положение долговязый подручный купца.

– Андрей, ты меня достал, – опуская винчестер, вновь обратился к нему Петр. – Еще раз откроешь пасть, получишь пулю. И вообще, у меня с тобой дел никаких не было. Андреич, мы что-нибудь должны артели?

– А с чего это ты засобирался? Уговор был…

– Уговор был, что ты делишься наукой, а мы за это работаем на артель. О том, что мы будем горбатиться весь сезон, разговора не было, – покачав головой, перебил его Петр.

Понятное дело, обидно мужику. Про халяву уже говорилось. Так тут не просто халява, а самый настоящий старательский фарт. Шутка сказать, за неполный месяц артельщики намыли столько, сколько раньше намывали за половину сезона. А ведь сейчас начало июня, впереди еще почти все лето и сентябрь.

Народ одобрительно загалдел. Зависть – великое дело. Сколько крови успели себе попортить, наблюдая за тем, как резво моют золотишко соседи. А еще от них то хлебом душистым пахнет, то еще какими вкусностями. А все от этого мелкого пароходика. Потому как Андреевича знают тут не первый год, и раньше ничего подобного у него не водилось.

– Ну так что, Андреич? Должны мы что-нибудь артели? – продолжал давить Петр, причем давить в прямом смысле этого слова. Соври тот, и…

– Не должны, – внятно ответил артельщик.

– Осмотреть лодку хочешь? – вновь надавил Петр.

– Ни к чему это. Спасибо тебе за помощь и честную работу.

– И тебе спасибо за науку. – Петр подхватил топор и одним ударом перерубил швартовочный конец. – Митя, давай помалу на стрежень.

– Понял, дядь Петр, – тут же отозвался парнишка.

Плицы ударили по воде, и «Карась» начал набирать ход, выбираясь на середину реки. Им сейчас вниз по течению нужно, а потому жаться к берегу нет никакого смысла. Наоборот, следует максимально использовать течение реки.

Убедившись в том, что опасность миновала, Петр сменил Митю у руля и отправил его приготовить что-нибудь на завтрак. А то за всей этой суетой не успели перекусить. Вскоре с камбуза потянуло яичницей. Все же хорошо, что тут уже умеют делать яичный порошок и он вовсе не является дефицитом. Омлет с салом, обжаренный с двух сторон, положенный на кусок домашнего хлеба… Ну и кружка чая… Хорошо.

Ч-черт! Петр сейчас захлебнется слюной. Видать, нервы. Пошел откат. Его даже затрясло, правда, это вовсе не из-за запоздалого страха. С ним так всегда, когда он сильно голоден. Он даже порой говорил, мол, так есть хочется, что ливер трясется. И это вовсе не фигура речи.

Хотя… Лукавит он. И сильно. Испугался, конечно. Не до медвежьей болезни, но испугался. Едва это осознал, как тут же пришла спасительная мысль о том, что не боятся только сумасшедшие. Хм. Трудно с этим спорить. Справедливости ради нужно заметить: в тот момент Петр больше боялся за Митю, чем за себя. Но с другой стороны, так даже лучше. Когда на шее виснет ответственность за кого-то, бояться за себя как-то некогда.

– Ты чего вылез, отрок? – с аппетитом откусывая большой кусок бутерброда с омлетом, спросил Петр.

– А что мне было делать? Для чего ты меня стрелять учил? Чтобы я в углу отсиживался? – тут же выставил колючки Митя.

– Да нет, – даже растерялся Петр. – Правильно сделал. Остап по большей части оттого на попятную и пошел, что понял – двоих разом ему не положить.

– А так бы стрельнул?

– Да кто же этих уродов знает. Пристрелили бы, а там быстренько на борт и нашли бы мешочек с золотом. А тогда уж и народ бы их поддержал.

– Какой мешочек? – искренне удивился Митя. – Дядь Петр, ты же говорил…

– Правильно, Митя. Говорил. Но тут такое дело. Очень уж этим Андрею и Остапу за Красноярск со мной посчитаться хотелось. Так что не сомневайся, у них наверняка был припасен небольшой мешочек с золотом. Показали бы всему честному люду и сказали, что, мол, вот оно, ворованное золотишко. А нас в лучшем случае прикопали бы где-нибудь неподалеку. И никто ничего не узнал бы.

– А ты не преувеличиваешь, дядь Петр?

– Нет. Эти уроды меня еще в зиму хотели на нож подколоть. Да не вышло. Я в тот день был пуганый и схватился за наган. А так бы зарезали, как свинью.

– И куда мы теперь?

– Мне тут сорока на хвосте принесла весточку про верное место. Вот хочу попробовать. Ты как? Со мной?

– Спрашиваешь! – тут же загорелся парнишка.

– Вот и ладно.

– Дядь Петр, а обидно все же. Мы почти месяц на них отработали, и все задарма.

– Как задарма? А наука?

– Ну это-то да. Только…