Эволюционирующая бездна

— Пять дней назад. Разведчики Лароша срочно доставили новость.

Динлей отхлебнул кофе и посмотрел на Эдеарда, ожидая его реакции.

— Пять дней. Значит, они прошли пятую часть пути.

— Ты собираешься их остановить?

— О Эдеард! — воскликнула Хилитта. — Ты должен им помешать. Если не остановишь их, погибнет множество людей. И Небесные Властители никогда больше к нам не прилетят.

Эдеард пожал плечами.

— Она права, — сказал он Динлею.

— Да, но… на чьей стороне выступит городская милиция?

— Ни на чьей. Мы должны утихомирить обе стороны.

Он уже начал мысленно прикидывать порядок действий. Городские отряды, безусловно, должны остановить силы провинциальной милиции, а принуждение, применяемое к отдельным личностям, приведет их к единению с Маккатраном. Хотя сильные медиумы, наверняка стоящие во главе независимых провинций, обязательно окажут сопротивление. Подобных столкновений ему удавалось избегать уже два года, и мысль об ожесточенной войне претила ему. Но единственной альтернативой было возвращение назад, чтобы успеть исправить ошибки и не допустить возникновения проблем, а о новом витке он не хотел даже думать. «Больше никогда. Я не вынесу, если придется снова проживать все эти годы».

Динлею не потребовалось больше ничего объяснять.

— Передать Ларошу, чтобы он готовился к выступлению?

Эдеард понимал, что в противостоянии погибнут люди. И число смертей зависит от него. Единственным способом свести потери к минимуму было его личное участие.

— Да, я сам отправлюсь с ними.

— Эдеард…

Он поднял руку.

— Я должен. И тебе это известно.

— Тогда я поеду с тобой.

— Главному констеблю в милиции нечего делать.

— Так же, как и мэру.

— Я знаю. Тем не менее ответственность лежит на мне, и потому я должен сделать все, что в моих силах. Но в городе должен остаться кто–то из власти.

— Высший Совет.

— Ты отлично знаешь, чем это грозит.

— Да, — согласился Динлей. — Знаю.

— Кроме того, не можем же мы оставить Геали вдовой, не так ли?

Динлей поднял взгляд от круассана.

— Геали? Кто такая Геали?

Эдеард поморщился, проклиная свою глупость.

— Извини. Что–то меня порой подводит память. Я имел в виду Фолопу. Ты не можешь собой рисковать. Ты же только недавно вернулся из свадебного путешествия.

— Риск одинаков, что для меня, что для тебя.

— Нет, Динлей, не одинаков. И мы оба это знаем.

Он нажал совсем незаметно, лишь слабый шепоток устремился в мысли Динлея, сгладил его волнение и рассеял противодействие.

— Да, я думаю, ты прав.

— Спасибо, — произнес Эдеард, надеясь, что ощущение вины не пробьется на поверхность. — Я понимаю, как нелегко тебе принять такое решение.

— Как правило, ты знаешь, что делаешь.

Он не без труда сумел сдержать горькую усмешку.

— Настанет день, и я точно буду это знать. А теперь пойдем. — Он поднялся и небрежно поцеловал Хилитту. — Нам пора в кабинет. Первыми сегодня придут Аргиан и Маркол. Похоже, они довольны своей работой.

— Ничего серьезного, — сказал Динлей, как только допил кофе и встал из–за стола. — Информация о преступниках, сопротивляющихся единству. У них появилось несколько новых имен.

— Это не преступники, — поправил его Эдеард.

«Пока не преступники, — мысленно добавил он, стараясь определить источник своего сегодняшнего недовольства. — Можно подумать, я не знаю: треклятые Небесные Властители».

— Все равно преступники, — мрачно пробормотал Динлей.

Теперь почти каждый день ему приходилось встречаться с теми, кто не принимал единство с городом. Он выступал посредником и обеспечивал взаимопонимание всех со всеми. Много лет назад, во время путешествия с караваном, Эдеард совсем не так представлял себе деятельность мэра. Он всегда думал, что его изберут в ходе свободного голосования, что для этого придется спорить с соперниками и завоевывать каждый голос. А вышло так, что он стал единственным кандидатом в городе, где все мысли были настроены на его разум. «Впрочем, не все, — признавал он, — и в этом состоит основная проблема». Кое–кто из горожан знал, как сопротивляться его влиянию или защищаться от него. Но все они до сих пор делали вид, что разделяют единство с остальными. Спокойная жизнь могла продолжаться несколько недель, а потом в одно прекрасное утро констеблей вызывали, чтобы разобраться с разрушенными постройками или выяснить, кто сломал лодки гондольеров, стоявшие на причале. Еще хуже были нападения на склады фруктов или мяса: продукты намеренно портились, выбрасывались на улицу или смешивались с огромным количеством экскрементов ген–форм. Все эти безобразия, по его мнению, случались слишком часто, а налеты совершались ген–формами, так что даже в памяти города не оставалось никаких следов.

Аргиану, Марколу и Фелаксу приходилось по одному вылавливать противников единения, но их численность оставалась неизвестной. Ходили слухи, что мятежников многие тысячи, Эдеард же считал, что их не сколько сотен, а это давало надежду, что ему удастся искоренить сопротивление с помощью своих преданных соратников. Их деятельность напомнила ему о добрых старых временах и особом комитете по борьбе с организованной преступностью, существовавшем когда–то при Высшем Совете. Хотя это была лишь иллюзия, воспоминания о комитете, если погрузиться в них поглубже, не доставляли Эдеарду особого удовольствия — всего лишь мучительно долгий период изучения бесчисленных донесений и досье.

Если в его жизни и оставалось что–то неизменное, то это горы бумаг и бесконечные скучные совещания. «Неужели таков мой путь к самореализации? А если нет?»

Вечер начался неудачно. Одна из новых девушек, приглашенных Хилиттой, не привыкла к такому изобилию и слишком много съела за ужином, а когда они собрались в спальне, ее начало тошнить. При этом ее мысли оставались открытыми для всех остальных, так что ощущение тошноты распространилось, словно эпидемия.

После того как девушка поспешила выбежать из комнаты, остальные еще долго глубоко дышали, чтобы угомонить взбунтовавшиеся желудки, а Эдеард решил предпочесть буйным играм спокойную ночь в одиночестве. Хватит и того, что прошедший день выдался долгим, утомительно скучным и абсолютно бестолковым. Единственная попытка связаться с Джиской, как обычно, закончилась мгновенным отказом. Все его дети приняли сторону матери. Возможно, именно это обстоятельство и подтолкнуло Эдеарда к Хилитте и другим подружкам. Дешевое обожание помогало унять боль потери, несмотря на то что чувства не отличались ни глубиной, ни постоянством. Мириться с разлукой помогала лишь мысль, что объединенный им мир обеспечит его близким возможность самореализации. Он не переставал заботиться о них, хотя никто из семьи ни за что бы в этом не признался.

Эдеард попросил Хилитту и других девушек покинуть спальню. Хилитта выбежала в коридор, оставив после себя шлейф сожаления и печали, лишь отчасти приправленной опасением, что ее время фаворитки подходит к концу. Эдеард был настолько утомлен, что не стал ее успокаивать. Он соткал глухой барьер вокруг своих ощущений, отсек свой разум от перманентного удовлетворения, царившего в объединенных разумах, и лег спать.

Из странного чужого сна его вырвала мощная волна беспокойства, распространяемая приближающимся разумом. На какое–то мгновение он вновь очутился в лесу, на учебной охоте в компании подмастерьев из Эшвилля, и ощутил беспричинный ужас. Но тотчас узнал Аргиана, энергично расталкивавшего служащих дворца и не желавшего ждать, пока они разбудят Идущего–по–Воде, чтобы доложить о приходе.

— Все в порядке, — телепатически обратился к ним Эдеард через закрытую дверь спальни. — Входи.

Едва он успел третьей рукой набросить на плечи халат, как в спальню вбежал Аргиан. Полностью очнувшись от сна, Эдеард понял, насколько сильной была тревога, бьющая из разума Аргиана. Горечь сожаления обжигала чувства, словно едкая желчь.