Колыбель на орбите [сборник]

— Вы уверены, что оно безвредно? — спросил Джерри на всякий случай.

— Совершенно. Оно не может коснуться наших костюмов, даже если бы захотело. Смотрите, уже обошло нас.

Правда! Теперь они видели его — если считать, что это одно растение, а не колония, — целиком. Неправильный круг диаметром около ста метров скользил прочь, как скользит по земле тень гонимого ветром облака. А там, где он прошел, скала была испещрена несчетным множеством крохотных отверстий, словно выеденных кислотой.

— Да-да, — подтвердил Хатчинс, когда Джерри сказал об этом, — так питаются некоторые лишайники. Выделяют кислоты, растворяющие камень. А теперь прошу — никаких вопросов больше, покане вернемся на корабль. Тут работы на десятки лет, а у меня всего час-другой.

Ботаника в движении!.. Чувствительная бахрома огромного растениеподобного двигалась неожиданно быстро, спасаясь от них. Этакий оживший блин площадью в целый акр! Но когда Хатчинс стал брать образцы, растениеподобное никак не реагировало, если не считать, что струи тепла по-прежнему пугали его. Влекомое неведомым растительным инстинктом, оно упорно скользило вперед через бугры и лощины. Возможно, следовало за какой-нибудь минеральной жилой; на это ответят геологи, изучив образцы пород, которые Хатчинс собрал до и после прохождения живого ковра.

Сейчас некогда было размышлять над несчетными вопросами, которые вытекали из их открытия. Судя по тому, что они почти сразу набрели на это создание, оно здесь далеко не редкость. Как оно размножается? Побегами, спорами, делением или еще как-нибудь? Откуда берет энергию? Какие у него есть родичи, враги, паразиты? Оно не может быть единственной формой жизни на Венере — где есть один вид, должны быть тысячи…

Голод и усталость заставили их прекратить погоню. Это творение явно было способно проесть себе дорогу через всю Венеру. (Правда, Хатчинс полагал, что оно не уходит далеко от озера, так как растениеподобное то и дело спускалось к воде и погружало в нее длинное щупальце-хобот.) Но представители фауны Земли нуждались в отдыхе.

Хорошо надуть герметичную палатку, забраться через воздушный шлюз внутрь и сбросить термокостюмы. Лишь теперь, отдыхая внутри маленького пластикового полушария, они по-настоящему осознали, какое чудо им встретилось и как это важно. Окружающий их мир был уже не тем, что прежде; Венера не мертва, она стала в ряд сЗемлей и Марсом.

Ибо живое взывает к живому — даже через космические бездны. Все, что растет, движется на поверхности других планет — предвестье, залог того, что человек не одинок в мире пламенных солнц и вихревых туманностей. Если он до сих пор не нашел товарищей, с которыми мог бы разговаривать, это лишь естественно: впереди, ожидая исследователей, простерлись еще световые годы и века. Пока же долг человека — охранять и лелеять те проявления жизни, которые ему известны, будь то на Земле, на Марсе или на Венере…

Так говорил себе Грэхем Хатчинс, самый счастливый биолог во всей Солнечной системе, помогая Гарфилду собрать мусор и уложить его в пластиковый мешочек. Когда они, сняв палатку, двинулись в обратный путь, нигде не было видно никаких следов поразительного создания. И слава богу, не то бы они, наверное, не удержались, продолжали бы свои эксперименты, а ведь их срок уже истекал.

Ничего: через несколько месяцев посланники нетерпеливо ждущей Земли вернутся с целым отрядом научных сотрудников, оснащенные куда более совершенным снаряжением. Миллиард лет трудилась эволюция, чтобы сделать возможной эту встречу; она может подождать еще немного.

Некоторое время все было неподвижно в отливающем зеленью мглистом краю. Ушли люди, скрылся алый ковер… И вдруг существо показалось снова, перевалив через выветренную гряду. А может быть, то была другая особь удивительного вида? Этого никто никогда не узнает.

Оно скатилось к груде камней, под которыми Хатчинс и Гарфилд погребли мусор. Остановилось.

Это не было любопытством, ведь оно не могло мыслить. Но химическая жажда, которая неотступно гнала его вперед и вперед через полярное плато, кричала: «Здесь, здесь!» Где-то рядом — самое дорогое, нужное ему питательное вещество. Фосфор, элемент, без которого никогда бы не вспыхнула искра жизни. И оно стало тыкаться в камни, просачиваться в щели и трещины, скрести и царапать пытливыми щупальцами. Любое из этих движений было доступно любому растению или дереву на Земле, с той разницей, что это существо двигалось в тысячу раз быстрее, и всего лишь несколько минут понадобилось ему, чтобы достичь цели и проникнуть сквозь пластиковую пленку.

И оно устроило пир, поглощая самую концентрированную пищу, какую когда-либо находило. Оно поглотило углеводороды, и белки, и фосфаты, никотин из окурков, целлюлозу из бумажных стаканов и ложек. Все это оно растворило и усвоило — без труда и без вреда для себя.

Одновременно оно поглотило целый микрокосм живых существ: бактерии и вирусы, обитатели более старой планеты, где развились тысячи смертоносных разновидностей… Правда, лишь некоторые из них смогли выжить в таком пекле и в такой атмосфере, но этого было достаточно. Отползая назад, к озеру, живой ковер нес в себе погибель всему своему миру.

И когда «Утренняя звезда» вышла в обратный путь к далекому дому, Венера уже умирала. Пленки, негативы и образцы, которые так радовали Хатчинса, были драгоценнее, чем он предполагал. Им было суждено остаться единственными свидетельствами третьей попытки жизни утвердиться в Солнечной системе.

Закончилась история творения под пеленой облаков Венеры.

НЕНАВИСТЬ

[26]

Только Джоуи бодрствовал на палубе в прохладной предрассветной неподвижности, когда в небе Новой Гвинеи промчался пылающий метеор. Он поднимался все выше и выше, пока не пронесся прямо у него надголовой, затмевая звезды и отбрасывая быстрые тени на переполненную палубу. Резкий свет очертил голый такелаж, свернутые канаты, воздушные шланги, медные водолазные шлемы, аккуратно сложенные на ночь, — и даже низкий, заросший панданусом остров, находившийся в километре от корабля. По мере того как метеор удалялся на юго-запад, в пустоту Тихого океана, он начал разрушаться. Раскаленные каплевидные частицы отрывались, вспыхивали и рассыпались огненными гирляндами. Метеор уже умирал, но Джоуи так и не увидел его конца — продолжая ослепительно сверкать, метеор исчез за горизонтом, словно собирался встретить невидимое солнце.

Зрелище получилось впечатляющим, но полнейшая тишина вызывала у Джоуи дрожь. Он ждал и ждал, однако с расколотых небес не доносилось ни звука. Когда через несколько минут рядом послышался неожиданный всплеск, он даже вскрикнул — и тут же выругал себя, ведь его испугала манта. (Впрочем, она была довольно большой, отчего и всплеск получился таким громким.) Потом вновь воцарилась тишина, и Джоуи заснул.

Тибор лежал на своей узкой койке возле воздушного компрессора и ничего не слышал. Он так устал после тяжелого дня, что у него не осталось сил даже для снов — но когда они пришли, Тибор им не обрадовался. В ночные часы его сознание скиталось по прошлому, но ни разу не задержалось на тех воспоминаниях, что доставляли ему удовольствие. У него были женщины в Сиднее, Брисбене, Дарвине и на острове Четверг, но в его снах они не появлялись. Просыпаясь в душной тишине своей каюты, Тибор вспоминал лишь пыль, огонь и кровь — и русские танки, катившие по Будапешту. В его снах не было любви, их переполняла ненависть.

Когда Ник разбудил его, он пытался ускользнуть от австрийских пограничников. Путешествие длиной в восемнадцать тысяч километров обратно к Большому Барьерному рифу заняло всего несколько секунд; потом он зевнул, стряхнул тараканов, пытавшихся полакомиться пальцами его ног, и встал с койки.

На завтрак, естественно, он получил, как всегда, рис, черепашьи яйца и мясные консервы и запил все это крепким сладким чаем. У стряпни Джоуи имелось одно неоспоримое достоинство — еды всегда было много. Тибор привык к однообразию в рационе; к тому же он рассчитывал получить достойную компенсацию после возвращения на берег.