Пленники зимы

Почти полную бочку выкатываю на берег и сам удивляюсь своей силе: всё-таки два центнера!

Теперь самое простое: пропускаю одну из петель упряжи через скобу, приваренную к корпусу бочки, и фиксирую зацеп лезвием ножа. Всё, можно проверять…

Открываю вентили баллонов и слышу, как с грозным шуршанием водород устремляется в ёмкости. Шары плавно вспухают, разглаживая свои морщины, приподнимаются и отрываются от грунта. Ещё минута и они туго натягивают стропу, зацепленную за бочку. Немедленно закрываю вентили и недоверчиво обхожу конструкцию кругом. В вертикальном положении эта штука выглядит внушительно: около восьми метров в высоту и метров шесть в диаметре.

Опять бегу на склад: рюкзак, консервы, канистра для воды, зажигалка, фонарь, верёвки… Я останавливаюсь, замираю посреди палатки. В такой спешке ошибки неизбежны. Нужно отложить вылет хотя бы на сутки, всё обдумать, заодно убедиться в герметичности самих шаров, газопроводов, соединений.

Качаю головой: перспектива сойти с ума от неопределённости страшит больше, чем возможность ошибки. Раскладываю отобранные предметы по отделениям и карманам рюкзака, забрасываю его к себе на спину и бегу к реке с канистрой.

Через пять минут, уже в седле приходит в голову мысль, что можно было бы прикрутить остаток шаров и улететь с бочкой полной воды. Да и сидеть было бы удобнее: по крайней мере, никаких препятствий току крови в ногах. Но нетерпение сильнее. Припоминаю мерзкий привкус воды, отравленной ничтожной примесью нефтепродуктов (плавали, знаем!), и переношу всю тяжесть тела на седло. Чувствую, как конструкция прогибается к низу. Решительно выдёргиваю нож из петли под причальной скобой бочки и, предусмотрительно зацепив нож одним из карабинов, добавляю в баллоны водород.

Начинаю подниматься.

С минуту сижу не шевелясь, прислушиваясь к ощущениям. "Двадцать секунд – полёт нормальный", – говорю себе вслух и сразу успокаиваюсь.

Земля быстро уходит из-под ног. Палатки, плот, да и сама река плавно уменьшаются в размерах. Что-то в реке привлекает моё внимание. Приглядевшись, понимаю, в чём дело: с высоты сквозь прозрачную воду хорошо виден силуэт подводной лодки.

Я перевожу взгляд на горизонт, с которого река берёт начало. Степь, пустыня…

Гор пока не видно.

"Чему же тут удивляться? – думаю, – всё-таки две сотни километров"!

Наконец, картинка под ногами тронулась с места – к вертикальной составляющей полёта прибавилась горизонтальная. К моему облегчению, воздушный поток несёт шары против течения. И несёт быстро.

По мере набора высоты, скорость горизонтального движения растёт. Палатки разгромленной экспедиции превратились в точки и растворились в пыльном мареве, знойным ковром устилающем пустыню.

Нет. То, что я вижу сейчас, даже отдалённо не напоминает чёткие картины, которые я наблюдал во время последней медитации. Разглядеть что-либо отсюда на поверхности невозможно, всё размыто и сглажено конвективными потоками раскалённого воздуха, который подхватывает мельчайшую пыль с грунта и тащит за собой ввысь. Выходит, всё-таки бред… Но отправил же Виктор батискаф к нам на выручку… Или это совпадение?

Я опять пытаюсь припомнить ускользающие детали своих недавних видений.

Калейдоскоп удивительных открытий…

Вот только каких?

Я удивляюсь странной избирательности, с которой память охотно даёт доступ к одним фрагментам, издевательски скрывая другие. Точно помню, как давал распоряжение Виктору отправить нам на выручку батискаф. До сих пор перед глазами мой отлёт к куполу и дальше, к звёздам. Помню, как прыгал от разума к разуму, дивясь самой возможности такого путешествия. Помню Игоря, Сергея, Светлану…

Почему не заглянул к Калиме?

Мне опять не по себе.

Я раскачиваюсь в километре над поверхностью, пытаясь размять ноги, и не могу отделаться от ощущения, что лабиринт событий, пройденный мной за последние несколько месяцев, слишком однозначен. Я пытаюсь найти хоть какую-то развилку, пусть спорную, но альтернативу своим поступкам, и не нахожу её.

В шахматах это называется цугцванг.

Последовательность ходов, строго определённых позицией.

Смотрю вниз: от реки я сильно отклонился влево. Гор всё ещё не видно, но, судя по скорости, с которой плывут подо мной смутные оспины оврагов, вот-вот покажутся.

Рискую поднять глаза к небу и чувствую холод: я вижу купол. Не разрисованную в крапинку плоскость с переливающимися цветными пятнами, а объёмную, простирающуюся во все стороны фигуру, расцвеченную мощными сочными красками.

Оторвать взгляд нет возможности. Этого не видел ни один смертный.

Забыв об опасности, я разглядываю чужой мир, и понемногу начинает кружиться голова: чувства путают перспективу, замещая выпуклости вогнутостями и наоборот.

Ощущение, будто плывёшь на лодке и смотришь не вверх, а вниз, на проплывающие под тобой хребты, впадины, долины.

До меня начинает доходить. Я вдруг осознаю, на что это больше всего похоже.

– Матерь Божья!

Я, как могу, крещусь. Получается неловко, мышцы не знают таких движений, но сейчас это моя единственная надежда спасти, сохранить рассудок. Я понимаю, что вижу кору головного мозга! Только вид не сверху, при откинутой крышке черепа, а с другой стороны, изнутри, со стороны мозжечка.

Я, разумеется, не силён в человеческой анатомии, но то, что надо мной – очень похоже на инвертированный слепок мозга человека. "По образу и подобию? Ну и ну"!

Рука сама тянется к вентилям баллонов.

Водород увеличивает давление в зондах и конструкция, послушно набирая высоту, приближается к куполу.

Я уже могу различить детали замысловатого ландшафта, но они пока для меня ничего не значат. Хоть как-то интерпретировать их и поставить в соответствие с уже знакомыми объектами, – невозможно.

Ловлю себя на том, что у меня открыт рот, и, наверное, уже давно: язык пересох и саднит в горле. Чтобы привести себя в чувство, пятернёй растираю лицо, затылок, шею. Потом опускаю, наконец, голову книзу и разминаю затёкшие ноги.

На это чудо хочется смотреть ещё и ещё. Как море или огонь, или небо с плывущими облаками. Картина зовёт к себе… но я сдерживаюсь. Берегу глаза и силы.