Проект «Миссури»

Реальному куратору проекта «Миссури».

— Тебе что-то нужно, Цыба? Выкладывай побыстрее и освободи помещение.

— Я уже все сказал. На первый раз мы тебя прощаем, но чтобы такое больше не повторялось. Уяснил?

— Вы меня прощаете? ВЫ — МЕНЯ?!.

Он смеялся долго, со вкусом перекатывая во рту мягкие шарики хохота. Цыбина физиономия — то ли от удивления, то ли еще от какого сильного чувства — стала на редкость похожа на лупоглазую морду рыбы в дворцовом окне. Владислав уже не испытывал ни раздражения, ни злости, ни даже неприязни. Чересчур смешно. ОНИ его прощают!

— Ты чайник, Цыбельман, — добродушно сказал он. — И батя твой чайник. Если б вы хоть что-то смыслили в программировании, то уже давно уяснили бы, что проект «Миссури» здесь. — Он любовно погладил перламутровый процессор. — Здесь ВСЁ. И, видишь ли, так исторически сложилось: я один понимаю, что со всем этим делать. А тебя оно, прямо скажем, и интересовать не должно. Равно как и то, где, как и с кем я провожу свободное время. Вот так-то, Руслан. Запомни. Если хочешь, и отцу передай, его тоже касается.

Выражение Цыбиного лица стало еще более странным; куда там аквариумной рыбе. И голос:

— Передам, Влад. Непременно передам.

Машина приветливо мигала бегущими строками лунно-желтых символов на темном поле. Загружалась. Владиславу всегда при этом казалось, что она улыбается.

Идиоты. Какие ж ОНИ все идиоты…

А Цыба-младший — вообще отдельный разговор. Владислав бездонно презирал его с давних пор, еще с того дня рождения на цыбельмановской даче. Как ни странно, впервые в жизни напившись до посинения, наутро он помнил все до единого слова, включая те, которых был не в состоянии произнести. И, вспоминая, понял: Руслан, кураторский сынок, наследник престола, НИЧЕГО не знал о проекте «Миссури». Именно это, а не автокатастрофа, переключенная в последний момент передача и сломанная рука, оказалось самым сильным впечатлением того вечера. Цыба — ничто, ноль без намека на палочку. И вряд ли с тех пор что-либо изменилось.

Да что говорить, если он даже не комбинаторирован! Последнее время все труднее становится сдержаться, не бросить ему это прямо в физиономию; тогда уж рыбы по сравнению с ним точно бы отдыхали. Руслан-то уверен, что прошел в свое время истинную комбинаторику. Ему, Владиславу, пришлось тогда просидеть две ночи, сочиняя для него персональную прогу и тихо смеясь в монитор: старик, видите ли, не позволил применить к сыну стандартный вариант для НК-центров. Ну, старый Цыбельман однозначно псих. И, как уже отмечалось, ему осталось совсем немного.

Кстати.

Владислав пробежался курсором по длинному меню рабочих файлов; остановил «мышку», задумался. Да, самое время довести до ума ту программу. Она позволит напрямую вести руководство проектом, минуя тупые и самодовольные головы ИХ. В форме индивидуального приказа — непосредственно участнику проекта. Приказа, который невозможно не исполнить.

Пока все это напоминало слегка видоизмененный, но в целом банальный е-мейл. Ничего, окончательный вариант должен выйти более чем впечатляющий. Надо будет придумать ему соответствующее название…

Набрал по внутреннему реле Риту:

— Принеси мне кофе. И если кто-нибудь захочет меня видеть — я занят. Очень занят.

Ну, скажем… «гриф-мессидж». А что, красиво.

Он начал работать.

Жемчужно-белые клавиши касались пальцев мягкой ответной лаской. Символы, возникающие на мониторе, смотрели в глаза серьезно и сосредоточенно, но где-то там, внутри, все-таки пряталась улыбка. Светлая улыбка не просто верной помощницы, единомышленницы, друга — той единственной, на кого можно положиться всегда и во всем, довериться целиком, до последнего байта души. Неотделимой части его самого.

Когда за спиной клацнул замок, Владислав на мгновение убрал левую руку с клавиатуры, указав Рите на место, куда следовало поставить чашку кофе.

…Не обернулся.

ГЕОРГИЙ, пятый курс

Светкино письмо я так и таскал в кармане джинсов. Оно всякий раз напоминало о себе, когда я садился, вставал или нагибался. И внутри становилось холодно и весело, как перед прыжком с разбега в речку в конце апреля. Или когда новая песня начинает ненавязчиво крутиться в голове одной-единственной, да и то неоконченной фразой…

Периодически я, конечно, попросту впадал в ужас. Но это, говорят, нормально.

Мы с Гэндальфом курили у входа в главный корпус в ожидании моей последней «миссуровской» стипендии. Староста Сашкиной группы рассчитался со своими еще на той неделе, однако две трети суммы удержал в оплату корочки диплома: свинство вообще-то. Последняя стипуха — вещь сакральная, и потратить ее надо соответственно. Что мы и собирались сделать по полной программе, поскольку я на диплом сдал тогда же, из собственного кармана.

Палило жестокое солнце, на изгибе «Шара» будто зажглась сверхновая. Но здесь, под козырьком, было почти прохладно. Я прикинул, сколько еще раз мне выпадет прохлаждаться тут, на нашем месте. Выходило два-три, максимум четыре, не больше.

— Ты после выпускного к себе в село? — спросил Гэндальф.

Про письмо он не знал; я никому не говорил, даже ему. Просто так спросил, да и в виду имел, в сущности, другое. Я кивнул, не вдаваясь в подробности.

— Я тоже, наверное, сорвусь к своим на недельку. — Он выпустил правильное колечко дыма: после фильма про своего тезку черт-те сколько тренировался и теперь страшно гордился этим умением. — Блин, сначала хату нужно снять, а то ведь коменда прямо на голову подселит абитуру…

Я опять кивнул. Сколько раз мы с Сашкой обсуждали, как после института будем снимать квартиру на двоих. Похоже, он считал, что наш договор до сих пор в силе. Ничего. Когда узнает — поймет.

— Гляди, Санин чешет.

Я прищурился: действительно, со стороны парка бодрой походкой приближался Влад. Его портфель (раз в десять, наверное, дороже, чем все наши с Гэндальфом шмотки вместе взятые) казался огромным и тяжеленным для щуплой санинской руки. После свадьбы Влад заметно раскрепостился, позволил себе носить в жару рубашки с короткими рукавами и вообще стал больше похож на человека. Вот и не говорите, что женитьба ставит на людях крест.

Притормозил:

— Привет. Вы Омельчука не видели?

— Привет. Сами ждем, — отозвался я.

Гэндальф молчал. Принципиально. Принципы — личное дело каждого, но, по-моему, выглядело это довольно тупо.

— Однако и староста у нас с тобой, Герка. Другие группы еще когда получили…

— Да ладно. Пять лет терпели, можно и в последний раз.

Санинские очки-хамелеоны под ярким солнцем стали черно-лиловыми, словно кожа экваториального негра. Казалось невероятным, что сквозь эту черноту на тебя смотрят человеческие глаза. Ни с того ни с сего подумал: вполне возможно, я уже никогда не вспомню, какого они у него цвета.

— Не понимаю я тебя, Санин.

Надо же! Мы с Владом синхронно повернулись на голос. Сашка щелчком отбросил сигарету — в высшей степени символично, вместе с принципами.

— Хоть убей, не понимаю. Тебе что, мало платят в твоей шарашкиной конторе? — Он явно накручивал себя, лез на рожон. — На фига тебе еще и стипендия? Ну вот скажи: на фига?!

Санин попытался улыбнуться:

— Да ну тебя, Гэндальф…

— ТЕБЕ я не Гэндальф!

Надо было вмешаться. А я стоял, смотрел на них, курил и думал, насколько разного масштаба бывают по жизни конфликты и проблемы. Два воробья не поделили корку хлеба, а на другом конце Земли извержение вулкана, и целый город засыпало пеплом. Одна девчонка мучается, какой помадой сегодня намазаться, а у другой убили парня на войне… в то время как где-то во Вселенной зарождается новая планета. Черт, из этого может получиться классная песня!..

Переступил с ноги на ногу. Просто чтобы почувствовать через карман плотность конверта.

Сашка так активно двинулся на Влада, что тот сделал шаг назад; оступился на крыльце, потерял равновесие и кажется, даже слегка подвернул щиколотку. Определенно пора было что-то предпринять, чтоб через полминуты не пришлось разнимать вульгарную драку. Нет, ну не идиоты ли?.. Соображалось медленно, будто под кайфом.