Слушайте звезды! (сборник)

Вот с этим языкатым жалом и прилипла к серьезному разговору бабка Шуматоха. Ровно бы ее сюда черти покликали. При виде старицы говорухи все разом о домашних делах вспомнили — отправились свои заботы разгребать. Глядя на них, и Наталья домой поспешила. Ровно бы и не услыхала она Шуматохиного заверенья. Но когда оказалась в избе, спросила Урмана:

— А кто такой земляной дедушка?

— Э-э. Вона! — заключил Урман. — Бабка Шуматоха объявилась опять. Это она навякала. Наши-то бабенки об том дедушке уже и думать позабыли. А Шуматоха бог знает каким временем живет. Однако и я слыхивал от прежних людей, что живал в нашей стороне такой дедушка. Ведуном слыл. Ходил он, якобы, бродил по таежным угодьям; выбирал по своим колдовским приметам из обычного наносного кругляша камни с какой-то особиной. Для чего? А вот для чего. В простую пору был земляной дедушка человек человеком. Когда же наступал его так и не угаданный людьми час, убредал он тайно в Глухую падь и ловким кротом зарывался там в глубь земную. Был ли у него налажен под землею постоянный какой приют, или всякий раз сооружал он для себя новое какое вместилище, никто ответить на такую загадку не мог. Но стоило ведуну устроиться в берлоге своей поудобнее, как приступал он там разводить огонь. Вся Глухая падь наполнялась тогда угаром таким, в который не то что человек, зверь не совался, птица летела прочь. Поговаривали знающие, что земляной дедушка все намеревался из набранных окатышей выплавить для какой-то колдовской своей нужды каменную кровь! Да только был ли камень не подходящ, работа ли была ведуном налажена не тем порядком, а выпекались у него из камней вовсе ненужные колдуну самоцветы. И хотя, по людским-то меркам, не было тем самоцветам цены, земляной дедушка в продажу их не пускал. Хоронил он этакое богатство опять же в недрах земных да еще и завет на них накладывал. Пущай, дескать, дадутся камешки его рукам человечьим тогда, когда люди поумнеют настолько, что лишь радость от найденного обретут, а не пустят его во вред и себе и другим. Но порою дедушка земляной из правила своего делал исключение. То есть, одаривал радостью нежданной человека достойного. И не было его подарка надежнее и благодатнее. Ну, а потом? Потом вроде бы напасть на земляного дедушку в Глухой пади случилась. Будто бы кому-то понадобилось выжить его из подземной кухни. Может, кто себе наметил заняться там столь богатой стряпнею. Может, испугался, что старому когда-никогда, а повезет все-таки добыть каменную кровь. Одним словом, чадить Глухая падь перестала. Но и земляной дедушка о себе больше никому не напоминал. Люди могли бы подумать, что помер колдун. Только охотники, которые прежде, бывало, брали спокойно по тем местам зверя, стали прибегать из Глухой пади перепуганными и клятвенно заверять, что больше сроду туда не пойдут. Но и меж собою даже не могли они определиться, что же их так сильно отпугнуло от Глухой пади…

— Сказки, должно быть, все это, — отозвалась Наталья на Урманов рассказ. — А ежели и не сказки, так я за Назаровым здоровьем хоть в пекло кинусь.

— Так уж в пекло, — подивился Урман. — Ты гляди, какая смелая! Ну-ну. Что ж тогда. Коли надумала податься все-таки в Глухую падь, тогда и тянуть нечего. Скоро в тайге снег-то на нет сойдет, каким тогда способом Назара своего до заимки доставишь? До пади-то наезженной дорогою не менее десяти верст, да по чащобе половина того будет. А покуда, снегом-то, можно хорошо дойти. Лыжи тебе дам. Санки у меня есть с широкими полозьями. Для Назара в самый раз подойдут. Могу и ружьецо уделить — мало ли в тайге какая нужда пристанет; отпугнешь, и то ладно. Так что — смотри… Собирайся, пока не поздно. Не то я днями, пока снег добрый, опять в тайгу уйду. Кто тебе подмогнет?

И Наталья решилась. Собралась.

На другое же утро наняла она у соседа лошаденку, уложила в широкие розвальни полумертвого Назара, временные какие пожитки связала, провианту собрала, прицепила до санного задка широкоступные салазки и… И вот уже дед Урман взгромоздился на козлы. Поехали!

— Сбесился старый! — не смевшие галдеть при Урмане, зашумели бабенки вослед саням. — Куда ты ее? Воротись, Наталья! Зря только Назара растрясешь… Чего доброго, сама в чертовом гайне здоровья лишишься. Никакой Урман тогда тебе не поможет. Помни, что и мы спасать тебя не кинемся…

На эту упреду старый Урман крепким кнутовищем бабенкам пригрозил…

Заимка под яром Глухой пади, об которой говорил дед Урман, оказалась вполне даже нерухлой, потому как срублена была из лиственницы. А для лиственницы и три века — не время. Рядом с бревенчатой этой леснухою, в сарайке, оказалось много чего необходимого для домашнего уклада. Даже дрова были сложены под навесом — полено к полену…

Расположилась Наталья, избу натопила, Назара определила на просторных нарах.

Стали жить.

Назар хотя и не вдруг расцвел розовым цветом, однако пожухание приостановилось, а там дело со скрипом вроде бы и на поправку пошло. Весну со страхом перебыли, а к Стратилатовым 3 грозам, больной, на хозяйку опираясь, мог уже из леснухи выходить, слушать скупое щебетание к этому времени большим делом занятых птиц. Мог уже улыбаться своей Наталье. Правда, не столь уж часто выпадало видеть ее возле себя — кормить-то надо было кому-то семью. Она хотя и не семь ртов разевала, а все равно не росой с листа была сыта. С деда Урманова ружьеца приноровилась Наталья к малой охоте. Скоро стала она с одного вскида брать что зайца-шустряка, что глухаря-дундука. Только вот радость ее тревожила такая странность: все ей казалось, что будто бы кто-то помогает ей на скорой охоте. То вроде бы зверя на месте попридержит, то на ружье курок щелкнет прежде, чем она догадается его наддать.

О подозрениях своих Наталья Назару не докладывала — боялась потревожить его медленно восходящее здоровье. Но приглядывалась она к тайге все тревожнее…

Так миновало лето.

К осени Назар окреп настолько, что решил в леснухе подполье вырыть, поскольку у заимки был Натальей огород посажен.

— Лучше бы, конешно, погребок во дворе, — делился он желаниями с хозяйкою. — Выкопать бы погребок крынкою, возок бы дровец туда, подпалить бы дрова. Тогда бы стены погребка каменной корою запеклись — веку бы ему не было!

— Ничего. Сойдемся и на подполье, — отвечала ему Наталья. — Бог поможет зиму-лето еще перебыть, а там, глядишь, и до людей подадимся…

Сказала такое Наталья, сама вдруг до стены привалилась бледная. Но засмеялась счастливо, точно в ладошу звездочку поймала.

— Об чем ты? — не сумел Назар догадаться сам.

— Об сыне твоем, — отозвалась Наталья. — Ишь вот как, под самым сердцем переливается. Февралем-мартом запоет нам с тобою родную песенку…

— Да бог ты мой! — растерялся Назар. — Да Наталья ты моя свет Ивановна! Да я ж теперь и помереть не испугаюсь. За меня ж кровиночка моя на земле останется…

Не хотела бы Наталья слышать от него таких слов, да, похоже, сердце Назарово чуяло перемену. И не болезнь вовсе подломила мужика — случилась беда, никакими догадками не объяснимая…

Землекоп-то из Назара не очень покудова кудышный был: на две лопаты только и опустил подполье, а уж запарился вконец. Прилег он в хатенке передохнуть, а когда Наталья за какой-то нуждою сунулась в леснуху, Назара-то и нет! Как нет?! Да так. Нету, и все. Как испарился.

Наталья туда, Наталья сюда — нету. Не видела она, чтобы Назар за порог выходил, а все кинулась логовину оглядеть. Потом взялась и ближнюю чащу таежную обследовать. В каждую ямину заглянула, каждую сосну-валежину осмотрела. Искружилась вся. Домой пришла, как из татарского плена сбежала…

Ночь наступила темная, страшная. Будто не август бродил по тайге, а расплясалась-разгулялась Параскева-грязница! 4 Распелась погода поминальная! Над Глухою падью шумит буря, брызжет в провал обильными слезами. По крыше струями секет. Наталье же слышится, вроде кто скребется снаружи. Сколь раз выскакивала она из леснухи — на непогодь; смотрела-высматривала — нет ли кого в темноте.