Рассказы

3

Если б не подпиравшая масса людей в вагоне метро, «командированный» рухнул бы на убегающий пол. Когда больше не было силы держаться за штангу, кто-то тронул его за рукав. Он увидел весьма миловидную женщину лет сорока, как две капли похожую на Алевтину.

— Дедушка, тут свободное место, — сказала она, — Садитесь пожалуйста! — и помогла ему сесть.

— Дай тебе, внученька, бог здоровья! — прошамкал он, удивляясь себе, убедившись теперь, что это и есть Алевтина. Она не узнала. А в нем только ухнуло что-то, как сонное эхо в колодце… И все… И она растворилась в толпе.

Он был Исполнитель — простой исполнитель, задача которого состояла лишь в том, чтоб дожить, «дотянуть» до момента, когда «исполнение» станет возможным. На время мучительного выжидания он «был»… собственным сыном: родство генетическое, по-видимому, упрощало задачу. «Время действия» определяет «Связующий», к которому поступают нужные сведения. Он и дает Исполнителю «старт». И теперь, когда Пляноватый дожил, «дотянул» и… «исполнил» он, наконец, мог уйти.

Поезд метро, точно поршень, гнал воздух в цилиндре туннеля, а следом за ним по Стране, по Земле шла Волна Возвращенного Детства. Люди с восторгом и нежностью принимали Детей… и с печалью, ибо не многое по прошествии лет удавалось «вернуть». Когда дети соединялись с детьми, пробуждались задатки добра, и «прилипшая» к весям и градам хмурая дымка постепенно рассеивалась.

Мысленно он молил простить его тех, кто по разным причинам: несоответствию возраста, стечению обстоятельств или особенности натуры все еще не подлежал «возвращению». И таких было много… Но он был уверен, что и за ними придут.

Перед глазами его стоял образ матери сына-Володьки, Натальи, — божественно сложенной, но изменившейся с возрастом. Беды, заботы, тяжелые сумки ссутулили и оквадратили тело. Затылок врос в спину. Она уже не порхала, как раньше, а переваливалась точно уточка, выставив подбородок вперед… Но такая Наташа была нужна ему еще больше: не из рассудочного стариковского милосердия, а из Счастья изобретенной самою Природой «Второй окончательной Главной Любви». Если «Первая» — это любовь опыления, умножения рода, чтоб действовал хитрый «животный конвейер», то «Вторая» — влечение мощных глубинных корней для защиты и сохранения нежных побегов. Корни, сцепляясь, сдвигая широкие кроны, позволяют достичь высшей зрелости среди грозных стихий. Только слово «Любовь» в языке разговорном отсутствует. Мы произносим его лишь в интимном значении: «заниматься любовью»… «Дальнозоркость» старых людей позволяет увидеть то, что уже отодвинулось «за горизонт». От Алевтины, как от чего-то чужого, к примеру, остался теперь только липкий туман, да еще — теленомер редакции, в точности так же, как отзвуком жизни во рту был вкус последнего зуба, который он выплюнул в урну на станции. Пляноватый заметил, чем хуже было ему, тем желаннее становилась Наталья — воплощение Божества — Берегини, подобной раскидистому, жизнеобильному древу, под сенью которого только и можно спастись. Этот образ нес утешение и утоление боли. Вспоминая обиды, которыми отплатил ей за преданность, командированный ощущал подступающий к горлу комок и слезу, прокатившуюся по «оврагам» морщин. Мысль о Женщине, эта счастливая мысль была так сладка, что, шамкая, Пляноватый твердил ее имя, точно мял полустертыми деснами лакомство.

Только теперь он почувствовал, как мучительно весь этот день тосковал без нее. Он уверен был: и она его ТАМ заждалась, торопился, гнал время, хотя от него уже ничего не зависело. А душа ликовала: «Скоро! Скоро они будут вместе! Наташе будет приятно узнать, что, при всех недостатках, ее сынВолодька — не так уж и плох!» Мысль, успокаиваясь и меняя дыхание, подбиралась к пределу. Поезд бежал по поверхности. Пляноватый чувствовал: тяжесть «сползает» с него, точно свежие ветры срывали одежды, и празднично освещенный вагон, сияя зеркальными поручнями, завершал свой маршрут. Золото вечера раздвигало пространство. И стало легко… И уснул Он с надеждой…

Пустой метропоезд от станции «Выхино» покатился в депо. В воздухе рядом с вагоном синело его отражение. Вот оно заклубилось и, отделившись, поплыло в вечернем просторе сгустившимся лоскутом синевы. Постепенно таяла дымка хмурого дня. Над Землею, мерцая, вставал чистый свет Возвращенного Детства. «Лоскут» плыл над городом, все отдаляясь. Когда взгляд прохожего на него «натыкался», человек цепенел: из «небесного ока», казалось, глядели на Землю… все прежние жизни.

ИНСПЕКТОР КОРРЕКТНОСТИ

АЛЕКСАНДР — палеонтолог-теоретик.

АННА — его жена.

ЛИЗА — их дочь (девочка лет одиннадцати).

СПАРТАК — палеонтолог-изыскатель.

АССИСТЕНТЫ — помощники Спартака /числом от четырех и более/.

МУЖСКОЙ ГОЛОС /до поднятия занавеса в полной темноте произносит слова из апокрифа от Филиппа/. «Ибо, пока корень зла скрыт, оно сильно. Но если оно познано, оно распускается, и, если оно открылось, оно погибло.»

На сцене — гостиная в доме АЛЕКСАНДРА. Кушетка. Два кресла. На невысоком столике — поднос со стаканчиками, сифон, пепельница, радиотелефон. Справа — арочный выход в переднюю. В глубине — большое окно, с цветами на широком подоконнике. За окном — сад в весеннем уборе. Левее окна — неплотно прикрытая стеклянная дверь в детскую. На стене между окном и дверью — несколько акварелей. Слева — арочный проход в другие помещения дома. Утро. Все в комнате напоено изумительным светом так, будто это не просто гостиная, а некая пристань небесная. АННА, одетая по домашнему молодая красивая женщина, ухаживает за цветником на окне: рыхлит землю, высаживает рассаду, поливает из небольшого кувшина. Работая, АННА прислушивается к голосам из детской.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Ой, папочка! /Заливается смехом./ Ты уронишь меня!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. А вот и не уроню.

ГОЛОС ЛИЗЫ. У тебя же ножка болит.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. С тобой у меня ничего не болит!

ГОЛОС ЛИЗЫ. Совсем, совсем?

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Совсем, совсем.

ГОЛОС ЛИЗЫ. В то утро я так за тебя испугалась!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Лиза, давай сядем в креслице… Отсюда — виднее.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Ой! Что это, папа? Какой нежный цвет!?

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Это персики.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Вчера еще не цвели!?

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Я их попросил.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Смеешься!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Ну вот, — опять слезы! В чем дело, малышка?

ГОЛОС ЛИЗЫ. Ты так стонал… когда тебя привезли!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Давай успокоимся… Ты же умница, Лиза!

ГОЛОС ЛИЗЫ. Я слышала, кто-то очень не хочет, чтобы ты жил… Это правда? Ну, почему ты молчишь? Кто тебя может так не любить? Папа, мне страшно!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА /тихо/. Мне — тоже.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Какой же ты у меня — не как все!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. «Не как все»!?

ГОЛОС ЛИЗЫ. Ну да. Какой же мужчина признается женщине, что ему страшно?

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА /с нежностью /. Ах ты, моя женщина!

ГОЛОС ЛИЗЫ. Его еще не нашли… — ну того, кто тебя тогда сбил на дороге? /Пауза./ Молчишь… Погляди на меня! Так и знала, ты плачешь! /АННА ставит на подоконник кувшин, опускается в кресло и, спрятав в ладони лицо, беззвучно рыдает./ И мамочка — тоже… Я чувствую… Что же мне делать, если у вас нехорошая дочка? Одиннадцать лет ее возят в колясочке… Но не плачьте! Я научусь! Вот увидите… Буду, буду ходить!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Обязательно будешь.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Папочка, ну улыбнись! Эти взрослые редко при мне улыбаются! Что ли им скучно со мной?

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. В самом деле, их трудно понять: даже когда улыбаются… это не значит, что им очень весело.