Безжалостное небо(сб.)

На душе у доктора Кэрри скребли кошки. Ну почему это коснулось именно Сандры? Она, как и он, добровольно вызвалась работать здесь, — а кому это сейчас, когда хоть всю жизнь можешь палец о палец не ударить, придет в голову? Два года они проработали внизу, в отделе анализов, ему часто приходилось встречаться с ней по делу. Разговаривали они редко, потому что понимали друг друга без слов. Он догадывался о жившем в ней чувстве беспокойства, которое было знакомо ему самому. Эта неудовлетворенность вызвана желанием сделать что-то, вырваться из сонного общества, опекаемого автоматами, чтобы жить жизнью, где дано испытать свою судьбу, надышаться полной грудью…

И снова ход его мыслей перебил видеофон. На сей раз с ним связывались по внешнему каналу. Он машинально подключился, уставившись в изображение заповедника. Жутковатая картина: необозримые, таинственные ландшафты, от которых исходят неясная угроза и необъяснимое очарование. Никто из них там не бывал, если же кто и попадал, обратно не возвращался…

На экране появилось лицо Китти-Энн, его жены, с ней его соединила кибернетическая машина, занимающаяся анализом психологических и генетических аспектов.

— Привет, дорогой, мы с детьми на автодроме. Пэтти опять расшалилась… Послушай, я забыла опустить карточки тотализатора. Опустишь за меня, милый? Не забудь, пожалуйста…

Китти-Энн выглядела ослепительно, подкрашенные бирюзовой краской глаза как нельзя лучше гармонировали с ее золотистым платьем. Кэрри сказал ей об этом и с облегчением вздохнул, когда экран потемнел. Попытался собраться с мыслями. Сегодня ему предстояло серьезно потрудиться.

Несколько минут спустя его потревожил шорох за дверью. Вошел Манковски — обычно он сюда не заходил. Кэрри оглянулся, неприятно пораженный. Ассистент, помахав листком бумаги, хлопнул им перед Кэрри по столу:

— Какая низость!

Кэрри бросил взгляд на листок, — это была фотокопия распоряжения об увольнении Сандры.

— Кому-кому, а нам с вами отлично известно, что пока не ясно, к чему приводит отклонение ГН-3, — негодующе сказал Манковски.

Кэрри поднял брови, внешне сохраняя спокойствие:

— В том-то и дело. Мы обязаны сохранять генетические поля в чистоте. Особенно, когда не знаем, какие явления могут быть вызваны отклонением от нормы. Не понимаю, о чем вы?..

Манковски подошел еще ближе к столу.

— В других случаях вы не были столь педантичны.

— Что вы хотите этим сказать?

— Не станете же вы утверждать, будто вам неизвестны результаты вашего собственного осмотра?

На несколько мгновений Кэрри застыл, потом нащупал одну из кнопок запоминающего устройства. Чуть погодя из прорези аппарата выползла ксеропленка, и Кэрри торопливо оборвал ее на конечной перфорации.

Его генетический код, совсем недавно сделанный новым декодирующим аппаратом. В левом верхнем углу — микроснимок, в правом — нанизанный на прямую линию хромосомный ряд, слева внизу — молекулярная схема, а внизу справа — кодовая таблица с выделенным красным цветом участком. И в самом низу — его имя. Никаких сомнений: отклонение в ГН-3.

— Этого я не знал, — прошептал Кэрри.

— Весь отдел знает, — сказал Манковски, — а вы хотите убедить нас, будто ничего не знали? Я говорю с вами от имени отдела: мы требуем, чтобы вы отменили решение о высылке Сандры.

Несколько секунд Кэрри не сводил глаз с лица Манковски. Потом сказал:

— Можете идти. Я все улажу.

Когда дверь за ассистентом закрылась, Кэрри ненадолго задумался. Прикинул, что остается делать в сложившихся обстоятельствах. Отдать кое-какие распоряжения, собрать личные вещи, связаться с Китти-Энн? Отбросив эти мысли, он нажал на клавишу вызова по внутренней системе. Сначала охрану на переходе — пока никаких отметок нет. Затем рабочее место, регистратуру, сектор снятия с учета… Отметки уже сделаны. Оставался только подземный туннель перед контролем на выходе. Там он и обнаружил Сандру. На экране появилось ее изображение: осунувшаяся, с искаженным гримасой лицом, в руках небольшой чемоданчик. Шла она неторопливо, но и не замедляла шаг. Он схватил микрофон и крикнул:

— Подождите, Сандра! Это Кэрри! Подождите, я с вами!

Оглядевшись, Кэрри с облегчением подумал, что ничего из кабинета взять с собой не хочет. Встал, направился к двери и вышел — поспешно, будто боялся опоздать.

Герберт Франке

Координаторша

Чем это было вызвано? Предчувствием или всего лишь ее сверхвпечатлительностью? Во всяком случае, когда на видеоэкране появилось удлиненное лицо Эстер, Пиа-Катарина ощутила дыхание близящейся беды.

— Мы намерены начать проверку, — сказал Эстер. — Желаешь присутствовать? Или можно начинать?

— О нет! — ответила Пиа-Катарина. — Ты ведь знаешь, меня это не интересует. Разве… — она замялась, — …речь идет о чем-то особенном?

Лицо Эстер на экране никаких эмоций не выражало.

— Я подумала только… Раз дело касается Регины… Или ты запамятовала?

Пиа-Катарина упустила это из виду и от огорчения даже похолодела. Всем известно, что списков она не просматривает. Она не из тех, кто каждую пятницу после обеда прижимается носом к застекленным стенкам лаборатории проверки, чтобы не упустить ничего из происходящего. И вот теперь они взялись за Регину…

— Да нет же, — сказала она. — Просто я забыла. Вы начинайте, я немного задержусь.

Выключая видеофон, она улыбнулась, ни на секунду, однако, не допуская, что ей удалось провести Эстер.

Дело вовсе не в Эстер, а в системе контроля. Она не знала, подключены ли анализаторы, которые малейший знак неудовольствия зафиксировали бы как симптом агрессивности.

Ее так и подмывало сейчас же поспешить туда, но она взяла себя в руки. За почти сорокалетнюю службу государству в качестве координаторши Пиа-Катарина научилась владеть собой в любых обстоятельствах. Напечатав несколько кодовых слов на клавиатуре вводного печатного устройства, она затребовала личное дело Регины. На светящемся табло появилась надпись: “Пожалуйста, подождите”. Пиа-Катарина с удовлетворением отметила, что ее сердце бьется не чаще обычного, хотя и понимала, что, сейчас коса нашла на камень. Если Эстер осмелилась занести руку на Регину, значит, корпус безопасности достаточно уверен в успехе предстоящего! Внутренний голос говорил Пиа-Катарине: “Но ведь ты сама настояла на том, чтобы ни для кого, включая членов координационного комитета, и даже для тебя самой не делалось исключений. Тем самым ты дала им в руки оружие, с которым теперь они выступили против тебя. Ты проявила недальновидность, действовала вопреки здравому смыслу…” Но она заглушила в себе этот шепоток, исходивший, казалось, от чужого человека, с которым у нее не было ничего общего, и сама себе ответила: “Но только так было возможно исключить на все времена любого рода злоупотребления, устроить все так, чтобы не повторилось то, что некогда было присуще миру, где правили мужчины: корыстолюбие, угнетение, борьба за власть…”

На видеоэкране появились и медленно поплыли вверх строчки:

Пиа-Катарина нажала на клавишу — строки побежали вверх быстрее, но когда должны были появиться последние по времени записи (в них она рассчитывала найти точку опоры для оценки неожиданной ситуации, сейчас предельно обострившейся), появилась пометка:

Пиа-Катарина вздохнула. Могла бы и догадаться! Разумеется, доступ к засекреченным документам у нее есть, но для этого — даже ей! — следует соблюсти некоторые формальности, на что уйдет время.

Она взглянула на часы. После разговора с Эстер прошло пять минут. Удобно ли теперь пойти туда, не потеряв лица? И вдруг это перестало для нее быть важным.

“Нахожусь в отделе проверки на агрессивность”, — напечатала она на запоминающем устройстве, решительно поднялась и торопливо направилась к лифту. В зал вошла тихонько, и все же взгляды всех присутствующих обратились к ней — этого избежать не удалось. Трибуна была заполнена, за стеклами лица казались размытыми, трудноразличимыми. Группа психологов собралась в том составе, как Пиа-Катарина и ожидала, — одни доверенные лица Эстер, а сама она председательствовала. В стеклянной клетке, которую они называли ареной, сидела Регина. Она выглядела даже более юной и хрупкой, чем обычно. Два кружка на висках были выбриты и к ним плотно приложены контактные пластинки. Тонкие едва заметные провода сходились на штепсельном пульте под потолком. Изнутри нельзя было рассмотреть, что происходит снаружи: стекло, покрытое слоем платины, как бы ограничивало “арену” зеркальными поверхностями.