Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

Я холодно отпарировал:

- Полено? Моей рубки? Может, объяснитесь по-человечески?

- Не смешите, Семипалов! Разве можно по-человечески объяснить нечеловеческие поступки? Раньше вы наказывали отдельных людей, теперь караете целые народы. Разрешите полюбопытствовать, заместитель диктатора: когда вы приметесь за все человечество? Стоит ли тратить карательное вдохновение на крохотных людишек и маленькие народы, когда можно сразу жахнуть по всем головам в мире? Подумайте об этом!

- Благодарю за добрый совет, Фагуста. Но замечу, что вы потеряли так свойственную вам раньше проницательность. Мы уже давно идем походом на человечество. В смысле - воюем против многих отвратительных черт, свойственных всем людям, вам в особенности. Пожелайте нам успеха и в этой благородной войне.

- Я не такой дурак, чтобы торопить собственные похороны. Вы очень изменились после возникновения из недолгого небытия, Семипалов.

- Даже кратковременная казнь делает человека иным. Вы не проверяли это, Фагуста?

- К счастью, меня еще не казнили! - буркнул он и отстал.

В зале заседания уже находились Прищепа и Пимен Георгиу, он тоже приехал в Патину. В зале стояли два стола, длинный и покороче. У короткого стола - его предназначали для Гамова - солдаты, среди них охранник Гамова Семен Сербин и бывший мой охранник Григорий Варелла. Варелла широко улыбнулся мне большим - на пол-лица - ртом, Сербин отвернулся - этот человек меня почему-то ненавидел, впрочем, и я его не выносил. На столе Гамова были смонтированы два экранчика, пульт с какими-то кнопками, другой пульт с лампочками. Я уселся рядом с Павлом за длинный стол. С другой стороны Павла разместился Пимен Георгиу - сжал старческое, преждевременно износившееся личико в умильный комочек и не отрывал мутновато-бесцветных глазок от разложенного на столе широкого блокнота. В зал вошел Фагуста, направился к нам, но увидел, что придется сидеть рядом с Георгиу, обошел его и уселся рядом со мной. Пимена Георгиу он не терпел еще больше, чем меня.

Появились оптиматы - Понсий Марквард и Людмила Милошевская, а с ними Омар Исиро. Наш министр информации в этот день взвалил на себя еще и функции распорядителя торжества: указал оптиматам их места, даже отодвинул каждому стул - наверно, чтобы кто из своих не уселся на чужое место. Понсий, высокий, тощий, прямой - палку проглотил, - с массивным носом, мощным ртом и крохотными глазками без цвета и света, пропадавшими где-то в колодце глазниц, уселся напротив Павла. Я шепнул Павлу:

- Не рот, а пропасть. Из такой ямины могут исторгаться только громовые звуки.

- Ты недалек от истины, - прошептал Павел и засмеялся.

Напротив меня села Милошевская. О ней я должен поговорить особо. Собственно, достаточно сказать о ней главное, и все остальное окажется следствием. Главным в Людмиле Милошевской было то, что она необыкновенно красива. В этой оценке важно, что она красива и что красота эта необыкновенна. Если я скажу, что еще никогда в своей жизни - ни в личных знакомствах, ни на экранах стерео - еще не встречал столь красивых женщин, то это будет правдой, но не всей, только половинкой ее. А полную правду составит то, что красота Милошевской была демонической. Еще не разглядев ее лица, только уловив, как она двигается, я уловил необычайность. Она была высока, стройна, линии ее фигуры, вероятно, восхитили бы художника, пишущего красавиц. Такие женщины не просто ходят, а шествуют, величаво передвигают тело, выпрямив торс, отбросив изысканно голову над линией округлых плеч - каждого как бы приглашают полюбоваться собой: я хороша, не правда ли? А она вошла быстро, по-мужски протопала к столу и бесцеремонно отстранила шагавшего впереди Понсия Маркварда, тот даже качнулся, но не обернулся, видимо, привык к поведению своего коллеги по руководству оптиматами. Женщины, я уверен в этом, всегда знают, как выглядят, эта не думала о своем облике. Наверно, ей никогда не приходила в голову такая вздорная мысль - нравиться. И от этого одного она не могла не нравиться.

Я взглянул на ее лицо и почувствовал, что мне хочется любоваться им. Все было противоречиво в прекрасном лице - глубокие темные глаза не вязались с лохматой щетиной рыжих ресниц, слишком длинных, чтобы их счесть парикмахерской поделкой; на висках локоны путались с золотистой шерсткой - еще бы немного им быть подлинней, и можно сказать: «Женщина с бакенбардами»; такая же золотая поросль покрывала верхнюю губу, отчеркивая яркую малиновость - и тоже природную, а не парфюмерную - самих губ. Все стандарты женской красоты отвергало это лицо, таково было второе значение облика Людмилы Милошевской. Сказать только об отдельных чертах этого лица - значило признать, что оно чуть ли не уродливо. А всмотревшись, каждый видел лицо не просто красивое - прекрасное!

- Вам она нравится? - вдруг тихо спросил Фагуста.

- Не знаю, - честно признался я. - Пока скажу одно - поражен.

- Вот, вот - поражает, - хмуро проговорил Фагуста. - Внешность по характеру. Сколько я с ней натерпелся, когда приехала в Адан поднимать меня на восстание против Маруцзяна.

- Вы все же не подняли восстания, несмотря на ее чары.

- Подняли вы - и независимо от ее чар. Я не сторонник восстаний. Даже против вас не разжигаю бунта, хотя временами - ох, надо! Я ведь оптимат, то есть ищу оптимальных, а не радикальных решений.

- Очень жаль.

- Чего жаль? Что не поднимаю бунта против вашей диктатуры?

- Именно это. Запалили бы вы бунт, засадили бы мы вас в тюрьму - и точка с вами! Пока же приходится читать ваши ядовитые статьи. От любой схватывает желудок.

Фагуста сказал очень серьезно:

- Когда прохватит несварение мозгов, буду считать свою задачу выполненной.

Понсий Марквард, усевшись, запрокинул голову и уперся глазами в лепной карниз над нашими головами, как бы показывая, что не собирается удостаивать нас вниманием. Мы четверо - я, Прищепа, Фагуста и Георгиу - его не интересовали. Он ждал Гамова. Мы лишь пешки в руках диктатора, он будет беседовать с ним, вот так говорила нам его надменная замкнутость. Только с Омаром Исиро он перекинулся несколькими словами - так хозяин иногда удостаивает слугу требованием справки и пустячного разъяснения.

Зато Милошевская внимательно оглядела нас всех. Она начала с конца, где сидел Пимен Георгиу - ничего не выражающий, равнодушный взгляд. На Павла она поглядела внимательней, знала, кто он в правительстве, - буду, буду с тобой считаться, вот так она сказала взглядом. А со мной она сразилась глазами. Не знаю, что выражало мое лицо, могло ли вообще что-либо выражать, я никогда не изучал себя в зеркале. Но Милошевская что-то увидела и вспыхнула. У нее озарились щеки, гневно блеснули глаза. Уверен, если бы в это мгновение можно было провести рукой по ее голове, то ладонь обожгло бы снопом вылетевших электрических искр. И глазами, и всей охватившей ее ощетиненностью она донесла до меня безмолвную информацию: «Ты враг, я это вижу, но погоди, я еще с тобой поговорю!» Закончив молчаливую схватку со мной, она посмотрела на Фагусту и успокоила взгляд и лицо - глаза приугасли, а гневный румянец на щеках потускнел.

- И вы здесь, Фагуста? - сказала она мелодичным голосом - что-то вроде нежной мелодии кларнета при гуле отдаленных колоколов. - Пошли в слуги к новым господам, Константин? Верой и правдой?

- Как я служу новым господам моей страны, можете спросить у них, Людмила, - спокойно отразил ее выпад Фагуста. - Особенно восхищен моей деятельностью заместитель диктатора генерал Семипалов. Он охотно расскажет о своем благорасположении ко мне.

Она снова перевела глаза на меня, сейчас во взгляде было сомнение - уловила иронию Фагусты. В зал вошел Гамов и уселся за свой отдельный стол. Охранники отступили назад.

- Начнем обсуждение, - сказал Гамов. - Вы, друзья оптиматы, потребовали передать вам всю внутреннюю власть в стране. Вы согласны возобновить союз с Латанией, разорванный вашим бывшим президентом Вилькомиром Торбой. Вы предлагаете провести новую мобилизацию и сформировать для нас армию из трех корпусов. Ваши предложения очень ценны, конечно, но, между прочим, мы можем претворить их в жизнь и без вас - приказами нашего командования. Зачем же нам делать ставку на вашу партию в раздираемой партийными распрями стране? Я хотел бы получить объяснение. Кто будет говорить?