Опрокинутый мир (сборник)

Я изголодался настолько, что еще поутру думал: дайте мне самую несъедобную вещь, и я ее немедленно проглочу. Однако за минувшие часы лютый голод поутих, сменившись чувством тошноты, и влечение к еде стало отнюдь не таким неукротимым, как можно было ожидать. Более того, едва мы подошли к возвышению вплотную, выяснилось, что марсианская пища при всем своем обилии выглядит не слишком аппетитно, и я испытал непостижимый приступ брезгливости. Пища здесь, как правило, была жидкой или полужидкой я подавалась в массивных супницах или чашах. И хотя во время наших странствий мы встречали отдельные поля, где возделывали злаки, основу питания местных жителей составляли, по-видимому, багровые растения: во многих супницах в огромном числе плавали красные стебли и листья. Впрочем, на одной-двух тарелках лежало нечто напоминающее мясо (хотя и недоваренное), а сбоку были нарезаны кусочки чего-то, что держи крестьяне хоть какой-нибудь скот, могло бы сойти за сыр. В довершение всего на возвышении стояли стеклянные кувшины с яркими жидкостями, и марсиане обильно поливали ими свою пищу.

— Давайте отведаем как можно больше блюд, но по-немножку, — шепнула Амелия. — Тогда, если где-то и скрыта отрава, опасность будет невелика.

На большие, тусклого металла тарелки мы положили столько пищи, сколько они могли вместить. Разок-другой я рискнул понюхать, что беру, но, мягко говоря, не получал удовольствия.

С тарелками в руках мы двинулись к боковым столам, подальше от основной массы марсиан. Правда, за столом, который мы выбрали, также сидело несколько едоков, но мы, миновав их, направились к дальнему его концу. Сиденья представляли собой длинные низкие скамьи, по скамье с каждой стороны стола. Мы с Амелией сели рядом; в странной этой столовой нам было очень не по себе, хоть марсиане, едва мы отошли от дверей, вновь перестали обращать на нас внимание.

Каждый из нас отведал по кусочку пищи: вкусной ее назвать было нельзя, но она по крайней мере была горячей и несравнимо более приятной, чем пустой желудок. Спустя минуту Амелия произнесла вполголоса:

— Эдуард, долго мы так не продержимся. До сих пор нам просто везло.

— Не будем сейчас пускаться в споры. Мы оба вымотаны до предела. Найдем какое-то пристанище на ночь, а планы будем строить поутру, на свежую голову.

Какие планы? Прятаться, прятаться, прятаться — и так всю жизнь?..

Мы стоически продолжили ужин, невзирая на постоянный горький привкус сока, знакомый нам еще с пустыни. Мясо оказалось не лучше: по внешнему виду оно, пожалуй, напоминало говядину, но было сладким и лишенным запаха. А «сыр», который мы отложили напоследок, непереносимо кислил.

Однако события, которые разыгрывались вокруг, то и дело отвлекали нас от гастрономических размышлений.

Я уже упоминал, что обычнейшее для марсиан состояние — глубокая скорбь; за столами шли громкие разговоры, но веселья не было и в помине. Прямо перед нами одна из марсианок вдруг наклонилась вперед, оперлась широким лбом на скрещенные руки, и слезы хлынули у нее из глаз неудержимым потоком. Чуть позже в дальней от нас части зала какой-то марсианин резко вскочил на ноги и принялся расхаживать меж столов, взмахивая длинными руками и что-то выкрикивая странно высоким голосом. В конце концов он подошел к стене и, продолжая кричать, стал молотить по ней кулаками. Этот поступок, по крайней мере, привлек внимание его собратьев, несколько марсиан поспешили к крикуну и окружили его, очевидно, пытаясь успокоить, но он оставался неутешен.

И, словно уныние было заразительным, через каких-нибудь пять секунд после этого по комнате прокатилась такая волна всеобщего плача, что Амелия обратилась ко мне с вопросом:

— А не может случиться так, что чувства выражаются здесь иначе, чем у нас? Например, когда они плачут, то на самом деле смеются?..

— Что-то не похоже, — ответил я, исподтишка наблюдая за рыдающим марсианином.

Тот голосил еще минуты две, потом внезапно повернулся спиной к своим друзьям и выбежал из зала, закрыв лицо руками. Остальные подождали, пока он не исчез за дверьми, и вернулись на свои места с самым угрюмым видом.

Мы подметили, что большинство марсиан охотно прихлебывают какое-то питье из стеклянных кувшинов, расставленных на каждом столе. Питье было прозрачное; я поначалу решил, что это вода, и, только попробовав «воду» на вкус, понял свою ошибку. Это оказался освежающий и в то же время крепкий алкогольный напиток, крепкий настолько, что уже после первого глотка я ощутил приятное головокружение.

Я предложил капельку напитка Амелии, но она лишь пригубила его и сказала:

— Слишком злая штука. Нам нельзя терять власть над собой.

Я уже успел нацедить себе вторую порцию, но Амелия не дала мне больше пить. И вероятно, правильно сделала, — вскоре мы увидели, что многие марсиане быстро впадают в состояние опьянения. Они сделались более шумными и беззаботными, чем прежде. Раз или два даже послышался смех, хотя звучал он слишком резко и истерично. Алкогольное питье потреблялось во все больших количествах, и кухонная прислуга тащила новые и новые кувшины. Одну из скамей опрокинули, и все, кто сидел на ней упали беспорядочной кучей на пол, а группа марсианок поймала двух молодых рабов и зажала их в углу, что произошло потом, мы в общем хаосе не разобрали. Из кухни выбежали еще рабы, и даже не рабы, в большинстве своем юные рабыни. К нашему глубочайшему изумлению, они не только выбежали в зал совершенно обнаженными, но и расселись среди своих хозяев, обнимая и соблазняя их.

Но моему, нам пора идти, — обратился я к Амелии.

Прежде чем ответить, она еще какое-то время следила за развитием событий, затем согласилась:

— Да, пора. Все это в высшей степени безнравственно.

Мы, не оборачиваясь, двинулись к двери. Опрокинулась еще скамья, а за нею целый стол; это сопровождалось треском битого стекла и громкими выкриками марсиан. От атмосферы мрачного уныния не осталось и следа.

Но не успели мы достигнуть двери, как из зала донесся раскатистый, леденящий кровь звук, помимо воли заставивший нас обернуться. Резкий хриплый окрик раздался, видимо, где-то в дальнем конце зала, но с такой силой, что перекрыл общий гомон. Эффект, произведенный этим окриком на марсиан, был поистине драматическим: прекратилось всякое движение, пирующие растерянно уставились друг на друга. В тишине, которая воцарилась вслед за этим бесцеремонным окриком, вновь послышались чьи-то рыдания.

— Пойдемте отсюда, Амелия, — сказал я.

Мы выбежали из здания, взволнованные происшедшим; мы ничего не поняли, однако испугались не на шутку.

На улицах оставалось еще меньше народу, чем раньше, но огни с башен по-прежнему расчерчивали мостовые и тротуары, словно пересчитывая тех, кто бродит в ночи, когда все остальные сидят под крышей.

Я повел Амелию прочь от квартала, где марсиане собрались на свой странный пир, в ту часть города, где мы проходили прежде и где была меньше огней. Внешность, как известно, часто бывает обманчива: тот факт, что в каком-то строении не видно огней и изнутри не доносится шума, еще не означал, что оно покинуто. Мы прошли с полмили, прежде чем решились войти в один из таких темных и безмолвных домов. А внутри пылал яркий свет, и вовсю шел пир. И мы увидели… нет, я не могу, я не вправе описывать, что мы увидели. Амелия, разумеется, также не испытывала желания созерцать подобное распутство, и мы поторопились уйти. Примириться с этим миром, вычеркнуть из памяти тот, который пришлось оставить, мы были по-прежнему не в состоянии.

Когда мы поравнялись с очередным зданием, я сперва заглянул туда один… но внутри меня поджидали лишь безлюдье и грязь; что бы ни находилось здесь раньше, все погибло в пламени пожара. Следующим по порядку оказался еще один дом-спальня, заполненный марсианами, и мы отправились дальше, не привлекая внимания его обитателей.

Это продолжалось довольно долго — мы переходили от дома к дому в поисках пустующей спальни и, признаться, уже начали думать, что таких просто не существует. В конце концов нам повезло, мы наткнулись на комнату, где висели свободные гамаки, заняли два из них и забылись глубоким сном.