Сказки и были Безлюдных пространств

– Вы не понимаете. Я боюсь, что вы…

– Что – мы? – качнулся к нему Кустик.

– Что вы… шарахнетесь от меня, когда узнаете… какой я… Я же…

– Ты вполне устраиваешь нас хоть какой… – веско сообщил Платон.

– Вы же не знаете… Тут все перепутано. И эти двери восьмиугольные, и отвертка, и я…

Ник, самый тихий и спокойный из всех, взял его за локоть.

– Шурка, мы же с тобой…

– Я… Ладно! Держи! – Шурка дал ему фонарик. И вокруг загудела в нем громадная, просто космическая пустота. И не было хода назад. – Свети вот сюда! Вот так… – И повернул фонарик к себе.

Потом он распахнул рубашку-анголку. Вздернул майку, подбородком прижал подол. Запустил неостриженные сегодня ногти в тонкую окружность шрама. Потянул.

Раздался треск – будто у застежек-липучек на кроссовках. Круглый кусок искусственной кожи отклеился, вывернулся наизнанку. Повис, держась на нижнем крае.

На Шуркиной груди открылось оконце. Маленький иллюминатор в плоском кольце из желтого металла. За стеклом в темной воде металась испуганная светом рыбка. Ее чешуя блестела, как пунцовая фольга.

4. Туннели и склепы

Никто не шарахнулся. Никто даже громко не удивился. Кустик шепотом сказал: «Ух ты» – и почти прилип носом к стеклу. Ник осторожно отодвинул его за уши.

Кустик спросил:

– Это алый вуалехвост? Или какая это порода?

– Неземная, – вздохнул Шурка.

– А похожа на земную.

– Похожа… – Шурка смотрел на рыбку, сильно наклонив голову. Рыбка уже перестала метаться. Только шевелила плавниками и пышным прозрачным хвостом. Маленький черный глаз блестел точкой отраженного фонарика.

Ник осторожно (очень осторожно) спросил:

– Значит, это и есть твое сердце?

– Да… Автономный генератор биополя…

– А почему он такой? Как все случилось-то? – сказал Платон. И сочувственно, и с нажимом. – Теперь-то, может быть, уже расскажешь? Или нельзя?

– Расскажу… Не знаю, можно или нельзя. Наверно, можно, если вы больше никому… – И Шурка привычным движением наклеил на стекло клапан. Очень похожий на настоящую кожу, даже с утолщениями на месте ребер, только без загара.

…Неподалеку была в кирпичах ниша с выступом, похожим на скамью. Там они сели. И Шурка наконец рассказал все.

Про пистолет и выстрел.

Про клинику.

Про Гурского и Кимыча, про прибор, который надо найти.

Про голубую планету Рею…

Никто не сказал «выдумываешь». Никто не удивлялся вслух. Потому что было доказательство – рыбка. Да и сама таинственность подземелья настраивала на веру во всякие чудеса. И когда Шурка перестал говорить, Платон спросил тихо и озабоченно:

– А не натворят они всяких бед на Земле, эти корректоры?

– Нет же! Они же наоборот – хотят помочь!

Платон покачал головой: мол, хотят-то хотят, а кто их знает…

А Кустик жалобно попросил:

– Ты только не улетай на эту Рею, ладно?

– Я и не хочу… теперь…

– А с сердцем-то что будет? – забеспокоился Ник. – Когда ты найдешь тот прибор, они тебе вставят настоящее? Опять операция?

– Да нет же! Гурский сказал: сердце само вырастет, как только вынут рыбку и выплеснут воду… Вы же сами видели, какая у меня регенерация… Я хотел так: сперва все сделаю, а потом расскажу вам. Когда сделаюсь настоящий…

– А сейчас ты какой? Искусственный, что ли? – словно обиделся Ник.

Кустик обеспокоенно заерзал рядом с Шуркой.

– А куда они денут рыбку, когда вытащат? Возьмут себе?

– Не знаю… Зачем она им? Гурский один раз пошутил: «Оставишь на память будешь держать в аквариуме».

– А она в какой воде должна жить? Наверно, в специальной?

– В любой. Она приспосабливается ко всякой среде.

Кустик заегозил опять:

– Шурчик, знаешь что? Ты можешь подарить ее Женьке. У нее послезавтра день рождения. Будет «сердце в подарок»…

– Опять дразнилка, – слабо улыбнулся Шурка.

– Ничуть! Я по правде!

– Сперва надо найти, что спрятано, – рассудил Платон. – Пошли!

– Вы… со мной? – неловко сказал Шурка.

– А ты против? – удивился Ник.

– Нет… Но это, наверно, долго. Вас дома хватятся.

Кустик подпрыгнул.

– Не хватятся! Всем сказано, что мы ночуем у Платона на сеновале!

Платон спросил у Шурки деловито:

– Скажи, а ты уверен, что это где-то здесь? Что-то чувствуешь?

– Не знаю… Кажется, ничего. – Но тут опять кольнул ногу комариный укус иглы. – А может, и чувствую…

И Платон сказал снова:

– Пошли.

В запахах древней плесени и отсыревших кирпичей, цементной пыли и ржавых труб они долго двигались под землей. Под Буграми. Потому что путь сразу увел в сторону пустырей. Кустик сказал, что чувствует это.

Они шли тесными коридорами, проползали под нависшими балками и плитами, пересекали низкие бункеры и сводчатые помещения, похожие на подземелья рыцарских замков.

Оказалось, что у каждого есть фонарик, и света было достаточно. Лучи выхватывали торчащие из пола и стен горбатые трубопроводы с чугунными колесами намертво приржавевших вентилей. Лохматые щупальца корней. Замурованные двери и остатки перекошенных лестниц.

Несколько раз приходилось спускаться и подниматься внутри круглых бетонных колодцев, по тонким, гнущимся под ступнями скобам.

Каждый заработал уже немало синяков и ссадин, в волосах и за воротом полно было мусора.

И казалось, что здесь, в глубине, они уже целую ночь. Но никто ни полсловечком не намекнул: «А может, пора повернуть обратно?»

Да и обидно поворачивать, когда столько прошли.

«Столько прошли – ничего не нашли», – обидно срифмовалось в голове у Шурки. Может, ему передались мысли Кустика. Это ведь он любит стихотворничать…

Кустик дышал громче всех – часто, но не устало, а с азартом. Впрочем, и у остальных дыхание было шумное. Порой оно отзывалось в бункерах шелестящим эхом. Иногда чудилось даже – там, впереди, кто-то чужой! И тогда все прижимались друг к другу, гасили фонарики. Обмирали…

Но в этом обмирании все же больше было игры, чем настоящего страха. В глубине души каждый чувствовал: никого, кроме них, здесь, под Буграми, нет. И ничего им не грозит. Даже заблудиться нельзя, потому что путь один – без развилок и ответвлений. Только вот ужасно длинный. Ох как долго придется идти назад – на гудящих от усталости ногах, с нудной болью в царапинах, со щекочущей пылью в горле и вкусом плесени во рту.

Если с удачей, с находкой, тогда никакой путь не будет тяжел. А если все зря?..

А ведь скорее всего зря. Идут-то, по сути дела, неведомо куда. Так думал Шурка. И у других, конечно, появлялись такие мысли.

В тесном подвале, когда остановились передохнуть, Ник потер на щеке царапину и вздохнул:

– Как в сказке: «Поди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что»…

Остальные только дышали.

Шурка виновато сказал:

– Может, где-нибудь есть короткий путь наверх. Колодец какой-нибудь…

– Ну и что? – сумрачно откликнулся Платон.

– Ну и… выберемся на Бугры. И по домам…

– Ну уж фигушки-фиг! – храбро возмутился Кустик. Хотя устал больше всех.

– Но ведь вы… измотались уже…

– А ты? Не одинаково с нами измотался? – с прежней угрюмостью спросил Платон.

– Но я же…

«Я же знаю, ради чего мучаюсь. А вы…» Но сказать это Шурка не посмел. Хотя понимал: для Кустика, для Ника и даже для сердитого Платона нынешняя ночь – просто приключение. И в спрятанный прибор они верят не до конца. И Гурский с Кимычем – галактические корректоры – для них вроде персонажей из космических историй Кустика… Конечно, они видели сердце-рыбку, но и это вряд ли убедило их до конца. Рыбка – одно, а проблемы Великого Кристалла – другое…

– Я же совсем вас замучил.

– Мы сами мучаемся, добровольно, – тихо и строго возразил Ник.

– Из-за меня…

– Глупый, – вдруг сказал Платон. Не прежним тоном, а с ласковой ноткой. Почти как Женька. – Не из-за тебя, а из-за всех. Ради каждого… Думаешь, легко, если рвется нить?