Бродяга

Он не заметил, как осушил обе бутылки. Короткие секунды счастья прошли, желаниям так и не суждено было сбыться. Сыто икнув, Евгений Захарович заглянул под шкаф, горделиво улыбнулся. Все-таки полторы недели -- это тоже срок! Ему было на что полюбоваться. Глянцевое войско вызывающе поблескивало в полумраке. Увеличив число воинов еще на пару голов, Евгений Захарович развернул бутыли этикетками наружу, бережно подравнял ряды. В скорости стеклянная армада угрожала выползти за пределы шкафа. Следовало принимать меры, но об этом как-то не хотелось думать.

Снова с сожалением он вспомнил о диване. Ну почему, черт возьми, в институтах не позволяют подобных вещей! А если кому-нибудь станет плохо? Инфаркт, к примеру, или инсульт? На табуреты прикажете укладывать?!.. Так бедолага на тех табуретах от одной обиды помрет. От окончательного, так сказать, уничижения. Говорят, даже у обезьян, когда им вяжут руки, принуждая бегать на задних лапах, появляются признаки гипертонии. Чего ж требовать от людей!..

Пиво давало о себе знать. Без малейшего усилия Евгений Захарович представил гигантский, наполненный криками обезьяний питомник. Очкастые, обряженные в халаты профессора садистски заламывали обезьянам руки, стягивали тугими бинтами. Мартышки, шимпанзе, орангутанги, подвывая и спотыкаясь, косолапо спешили прочь. С блокнотами и стетоскопами за ними семенили любопытствующие естествоиспытатели.

Вздрогнув, Евгений Захарович поднял голову. Перед ним стоял улыбающийся Костя. Он вошел неслышно, как привидение, и теперь терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Худенький, неприметный, скромный... -- и не Костя, а Костик, хотя было ему за пятьдесят, и не далее, как в прошлом году у него родился первый внук. Мелкими неуверенными шажками Костик приблизился к столу.

-- Хорошее пиво купил Алексей, -- осторожно проговорил он.

-- Алексей? -- Евгений Захарович не сразу сообразил, что это про Лешика. -- А... Да, неплохое.

-- Такая погода -- просто беда... Колхозникам тяжело. Горит ведь хлебушко.

-- Горит, -- Евгений Захарович с отвращением кивнул. Всякий раз, когда он заводил беседу с Костиком, у него неизменно возникало ощущение гложущей тоски. Слащавые манеры коллеги обволакивали наподобие щупальцев, и отчего-то не хватало сил разорвать эти путы, заговорить по-человечески.

-- Мне бы пятьсот пятьдесят пятую серию... Парочку триггерков.

Морщинистое лицо Костика продолжало плавиться от улыбчивого смущения. Всем своим видом он словно извинялся за вторжение, за излишнюю навязчивость. И тем не менее навязчивое вторжение продолжалось. "Гад, -- подумал Евгений Захарович. Впрочем, без всякой злости. -- И ведь момент какой выбрал подходящий! Тотчас после пива. На что я сейчас способен, позвольте вас спросить?"

-- Есть, наверное, где-нибудь в столе, -- нехотя произнес он. -- Пошукай сам, лады?

-- Ага, и еще релюшку ищу. На ампер или полтора...

-- В столе, -- Евгений Захарович мысленно ругнулся. Он отказывался понимать свое гуттаперчивое поведение. Но уж очень противоречивые качества сочетал в себе Костик. С ним сложно было воевать. Будучи на первый взгляд глупым и безропотным, он умел тем не менее настаивать на своем, замечательно используя снисходительность окружающих и собственный ни на что не претендующий вид. И он же удивительным образом знал содержимое всех столов лаборатории. Подходя с просьбой, он действовал наверняка, и, впервые сообразив это, Евгений Захарович был попросту шокирован. К

ажется, он брякнул тогда легковесное "нет", в чем тут же оказался вежливо изобличен. Деталька, превращенная в улику, перекочевала в руки просильщика, а Евгений Захарович еще долго ощущал мутную неловкость от происшедшего. Глуповатый Костик сумел подобрать к нему ключ, и от факта этого было не отмахнуться. С тех самых пор Евгений Захарович зарекся отказывать подобным просьбам. Костик всегда знал что спрашивать, когда спрашивать и в каком количестве. Наиболее простым было отдать спрашиваемое не споря. Кстати, тот же Костик с мужеством Делаваля совал свои мо

золистые пальцы в клеммы и искрящиеся гнезда. Двести двадцать его ничуть не пугало. Для дела он готов был терпеть, и, глядя в такие минуты на коротко стриженный Костин затылок, Евгений Захарович прощал ему все -- в том числе и странное побирушничество. Жалость вымещала неприязнь так же просто, как подозрение вытесняет доверие. Самое сложное в этом мире -- выдерживать присутствие других людей. По счастью, большинству это, кажется, пока удается...

Ретировался Костик с той же бесшумностью. Как только дверь за ним прикрылась, Евгений Захарович тут же опустил пылающий лоб на сложенные руки. И уже через мгновение, постепенно отключаясь от яви, с торжествующей ленцой принялся наблюдать, как пиво, шеренги бутылок, улыбающийся Костик и наукообразная галиматья, прозванная проспектом, плотным строем шествуют из головы. Мозг пустел и сдувался, как пробитая камера, а празднующий победу вакуум наполнялся скользкими потусторонними видениями. Как известно, природа не терпит пустоты, -- потому и приходят сны, по

дменяющие реальность. И если смерть условно принять за абсолютную пустоту, то правда -- за верующими. Смерти нет и никогда не было! Ее выдумали неучи и завистники. Оно и понятно, -- куда как удобно думать, что злое и доброе заканчивает земной путь в одни и те же сроки. Ан, нет! Ничего подобного! Природа не терпит пустоты. Она терпит лишь злое. Но только до поры до времени...

С этой последней обнадеживающей мыслью Евгений Захарович и уснул. Во сне он, лежа на диване, телепатически двигал вещи, перекладывал с места на место, заставлял повисать в воздухе. Некая часть мозга при этом странно напрягалась, и все-таки манипулировать материей было совсем нетрудно. Заставляя страницы книги, валяющейся на противоположном конце комнаты, бешено перелистываться, он снова и снова поражался, отчего это не получалось у него раньше. Такой пустяк -- захотеть и ЗАСТАВИТЬ вещь ожить! Не поднимая рук, даже не глядя на объект воздействия...

* * *

Встреча одноклассников произошла зимой, в кафе. В складчину арендовали предназначенный для свадебных церемоний зал, заказали роскошный ужин, пару ящиков водки и вина. Прибыли практически все. Да и то сказать, десять лет -- не двадцать и не тридцать. Никто не успел умереть, никто не стал дедушкой или бабушкой. Нарядные и причесанные, бывшие однокашники чинно прохаживались по залу, приглядываясь друг к дружке, заново принимаясь знакомиться. Как-то обошлось без взрывов восторга, без изумленных возгласов и без объятий. Выяснилось, что две трети успело обзавес