Гостиница Сигма

Борца хлопнул ладонью по пульту.

- Ну хорошо, оставим определения философам, - сказал он. - Но ты-то, ты счастлива, Зарика?

- Кажется, счастлива, - ответила Зарика негромко. - И еще я думаю часто: какова цена счастья? И тогда вспоминаю своих родителей...

Борца откинулся на спинку штурманского кресла, приготовившись слушать.

- Юность моих родителей совпала по времени с эпохой великих строек Земли, - начала Зарика. - Это были семидесятые годы двадцатого века.

- Знаю, читал, - кивнул Борца, оживляясь.

- Для тебя это глубокая история, - сказала Зарика. - А я еще захватила двадцатый век. Понимаешь? Двадцатый век - это моя юность, часть моей жизни. О, какое это было время!

- Ты начала о родителях, - напомнил Борца.

Зарика посмотрела вниз. Под прозрачным полом аппарата проплывала неуютная равнина, лишь кое-где оживленная разнокалиберными холмами.

- Мои родители познакомились в Сибири, на одной из грандиозных комсомольских строек... - сказала Зарика. - Их сердца, как и тысяч других, были полны энтузиазма, который способен был, кажется, растопить вечную мерзлоту... Да он и растопил ее! - добавила Зарика.

- В каком году твои родители приехали в Сибирь?

- В тысяча девятьсот семьдесят четвертом... Мои родители - к тому времени, конечно, незнакомые - получили назначение на одну из самых ударных строек Сибири. Мои родители попросились на самый горячий участок строительство дороги Тюмень - Сургут. Отец рассказывал, что тогда там была тайга, тундра да болота. Мошка чуть ли не заживо съедала тех, кто приехал осваивать девственный край.

- Словно новую планету осваивали, - произнес задумчиво Борца.

- Папа рассказывал, как они много месяцев жили в вагончике, который двигался вместе с дорогой - ее вели сквозь тундру. Он работал укладчиком. А мама была комсоргом - комсомольским вожаков. Целыми днями и неделями пропадала она на разных объектах, мерзла, но все ей было нипочем. Рассказывали, что после целого дня напряженной, изматывающей работы она могла и спеть, и сплясать, а однажды на концерте самодеятельности заняла первое место. Когда строительство дороги закончилось, родители не захотели уезжать, решили остаться в Сибири - очень им по душе пришелся этот край.

- В каком году ты родилась, Зари?

- В тысяча девятьсот восемьдесят пятом, - сказала Зарика. - Страшно сказать!

- Почему? - не понял Борца.

- Сопоставь с тем, какой нынче год, - кивнула Зарика на светящийся календарик, расположенный в углу пульта, - и ты поймешь, какая я древняя старуха.

- При чем тут твой возраст? Собственное корабельное время в соответствии с эффектом Эйнштейна... - начал Борца.

- Да знаю я. Бор. Все знаю, - перебила Зарика. - Но все равно, это не просто, потому что... - не договорив, она умолкла.

- А что было потом? - прервал паузу Борца. - Чем занимался твой отец, когда построили дорогу?

- Он несколько раз менял профессию. Работал буровиком, пробивал нефтяные скважины на тюменской земле. А потом умерла мама, я ее почти не помню. У нее была ужасная болезнь, которую тогда еще не умели как следует лечить...

Борца хотел что-то спросить, но глянул на Зарику и промолчал.

- После этого отец перешел на строительство трансконтинентального газопровода Нарым - Рим.

- А ты?

- Я все время была с отцом, - просто сказала Зарика. - Я очень любила его.

- Трудно было?

- По-всякому. Потом между Тюменью и Сургутом создали школу озеленителей планет, и я поступила туда. Осваивала азы биологии... Тогда ведь еще никуда не летали - ни на Марс, ни на Венеру. Только на Луне появились первые поселения. Будущие озеленители планет стажировались в тундре, в сложных условиях: колеблющаяся почва, бездонные болота, капризный климат, неустойчивая погода, летом - тучи гнуса, зимой - такие морозы, что сердце стынет.

- Когда создали школу озеленителей? - спросил Борца.

Зарика наморщила лоб.

- В девяносто первом, - сказала она. - Мне было как раз шесть лет, и меня приняли в первый класс, на биологическое отделение. А через десять лет, в две тысячи первом году, стартовал к звездам "Альберт", один из первых звездных кораблей. Тогда не то что теперь: в те времена старт к звездам был целым событием. Я в числе прочих выпускников школы озеленителей подала на конкурс. Счастье улыбнулось одной только мне.

Произнеся слово "счастье", Зарика усмехнулась.

- Видишь, мы опять вернулись к разговору о счастье, - сказала она. Что я знала тогда, шестнадцатилетняя девчонка? Несколько лет, которые "Альберт" - по собственному времени, конечно, - должен был провести в глубинном космосе, представлялись мне безбрежным океаном неизведанного. Так оно, разумеется, и оказалось. Я, да и все мы, альбертиане, мечтала, что наш полет принесет землянам что-то новое, позволит им сделать хотя бы крохотный шаг вперед. Помню чьи-то стихи, посвященные предстоящему старту "Альберта". Милые такие стишки. Автор говорил, что Земля - это улей, а корабли, словно пчелы, улетают к звездам - цветкам Вселенной, и каждая пчела приносит в улей свою каплю нектара... И я мечтала о своей крохотной капельке - помочь людям раскрыть тайну живого, выковать ключи жизни. В полете мы особенно не задумывались о возвращении на Землю. Оно чудилось честное слово! - таким далеким, почти нереальным. И тот горький для нас, но непреложный факт, что за год ракетного времени там, на Земле, проходили десятилетия, - этот факт воспринимался нами как чистая отвлеченность.

- Разве вы...

- Знали, конечно, - перебила Зарика, угадав вопрос Борцы. - Но знали умом, а не сердцем. Понимаешь?

- Понимаю.

- На обратном пути, перед входом "Альберта" в Солнечную систему, сказала Зарика, - наш корабельный математик сумел кое-как просуммировать все бесчисленное множество эффектов, связанных с течением времени в ракете, и сообщил, что на Земле теперь двадцать первое столетие.

- А год он не мог определить? - спросил Борца, с жадным вниманием ловивший каждое слово Зарики.

Девушка покачала головой.

- Для этого необходимы слишком сложные подсчеты. На них уже не оставалось времени, - сказала она. - Да и какая для нас была, в сущности, разница - десяток лет в ту или иную сторону? Все равно ведь наше поколение умерло.