Эскадра его высочества

3. ПОСЛЕДСТВИЯ ПИКНИКА

В восьмом часу утра терпению Кэйра пришел конец.

— Вот что, братец. Невозможно слышать твои стенания. Ты же всю ночь никому уснуть не дал! Прямо и не знаю, что с тобой сотворить.

Франц поднял угасший взор.

— Извини. Я сам не знаю.

— Ладно, одевайся.

— Зачем?

— Пойдешь на свидание.

— Не получится.

— Почему?

— Я не знаю, где она живет.

— Замечательно. Разве она хранит это в тайне?

— Не знаю. Я не спрашивал.

— О, — сказал Ждан. — Очень умно.

— Да при чем здесь ум?! — воскликнул архитектор.

— Ну вот, первое разумное словоизвержение за последние сутки. Ты подаешь надежды.

— Майн готт! Но что же теперь делать, что делать, а?

— Ладно, я узнаю для тебя адрес, — сказал Кэйр.

Франц встрепенулся.

— О, адрес! Адрес — это есть спасение! А как, где?

— В деканате, желторотик.

— Им запрещено давать адреса.

— Не бывает правил без исключений, бамбино. В деканате, чтоб ты знал, сидят вовсе не бесплотные ангелы, а вполне конкретные девочки. Они вполне доступны для конкретных форм убеждения. Эффенди Бурхан! Пока не растолстел, доставай-ка свои джангарские сласти.

— Кэйр, я только-только задремал.

— Придется проснуться. Хороший архитектор, знаешь ли, стоит рахит-лукума.

— Рахат-лукума, — обиженно поправил Бурхан.

Известный сластена Ждан выставил нос из-под одеяла. Он тоже попытался спасти лакомство.

— Право, не знаю, стоит ли будущему судье применять взятку.

— Дорогой мой, — наставительно сказал Кэйр, — мы не в муромских лесах. В Поммерне секретаршам не дают взяток. Только подарки.

— Нет, нет! — испугался Франц. — Рахат-лукум не есть взятка! Кэйр лучше знает. Кто из нас юрист?

— А я бы дал взятку, — зевая сообщил Ждан. — Не знаю, как в Поммерне, в муромских лесах она действует отменно. Что вы на меня так смотрите, ваша честь?

— Как?

— Да как на предварительно заключенного. Рано еще!

— А ты бы побрился, — ухмыльнулся Кэйр. — А то и впрямь… похож.

— М-да, — сказал Ждан. — Деньги тебе доверить можно. А ют мысли — нет. Живо к делу пришьешь!

— А ты мысли правильно.

— Дурака вы валяете, — объявил Бурхан. — Оба.

— Так шутим же.

— Прекратите. Что, мир-дружба надоели? Набью!

Он высунул из-под одеяла волосатую руку и показал бицепс.

— Ты лучше рахат-лукум покажи, — попросил Франц. — Пожалуйста.

Кэйр вернулся часа через три. Франц ждал его на лестничной площадке.

— Ну что, что, узнал?

— Неужели сомневался?

— Нет-нет, что ты! Ни на минуту я не сомневался. А… где она живет?

— Пройдемте, гражданин, — строго сказал Кэйр, открывая дверь.

Войдя в комнату, он снял плащ, стряхнул с него дождевые капли, повесил на крючок. То же самое проделал со своей шляпой, и только после этого сообщил:

— Значит так. На медицинском факультете обучаются одиннадцать Изольд.

Франц охнул и ухватился за косяк. Кэйр усмехнулся и потрепал его шевелюру.

— Не печальтесь, юноша. Семь Изольд относятся либо к брюнеткам, либо к шатенкам.

— Брюнетки? Ну и что с того?

— Франц! До сих пор я знал, что от любви люди тупеют. Но оказывается, они еще и слепнут. Твоя-то ведь — блондинка. Неужто не заметил?

— О! Да, да, в самом деле. Моя… какое славное слово. Но, пожалуйста, продолжай.

— Продолжаю. Еще две Изольды учатся на первом курсе, так что, согласись, по возрасту не подходят.

— О, йа, йа. Гениально! Остаются всего две?

— Одна, поскольку вторая находится в академическом отпуске по уходу за малолетним детенышем. Мужеского пола, кажется. В итоге остается… кхэм!

— Мужеского пола, — эхом повторил несчастный.

— Кэйр! Ну что ты из него жилы тянешь? — не выдержал Ждан.

— А так интереснее, господин адвокат. Налейте-ка мне винца.

— Потерпишь, — сурово сказал Бурхан. — Выкладывай, что там у тебя в итоге?

— Да ладно, ладно. В итоге остается некая фройляйн Изольда Пуффольд. Проживает по адресу Грюнплатц двадцать четыре. Меблированные комнаты фрау Вейс.

Кирш вскочил. Глаза его пылали, а из ушей чуть ли не дым валил.

— Кэйр! Да ты мне… да я тебе…

— Понятно.

— Ну, по гроб жизни, в общем.

— Эк он вскинулся, — озадаченно сказал Бурхан.

Кэйр сморщился.

— По гроб не надо. Довольно будет, если не проклянешь через пару лет.

— Да ни за что на свете, старая ты брюзга! Она такая… такая…

— Какая?

— Богиня! Скажи ему, Ждан.

— Да ничего, девка вроде справная, — сонно сказал Ждан. — Только вот не знаю, как она по хозяйству.

Франц заметался между шкафом и комодом, выдергивая носовые платки, галстуки, носки, перчатки.

— Послушай, камарад, ну о чем ты говоришь? Какое там хозяйство! При чем тут это? Да она у меня и веника в руках держать не будет!

— Ага, — ухмыльнулся Ждан. — Только кочергу.

Он уже успел развестись с некоей огнедышащей доньей Маритой-Мартенсо Окомодо дель Агиррага де Такона и знал почем фунт семейного счастья. Но по мнению Франца, это означало всего лишь то, что упомянутая донья Агиррага ни в какое сравнение не идет с божественной фройляйн Пуффольд. Он поражался, что остальные не видят столь вопиющей разницы. Отчаявшись объяснить всю ее глубину, Франц глубоко вздохнул.

— Ну, гершафтен, я… того. Пошел.

— Давай-давай, нибелунг. Марширен!

— Послушай, кунак, — сказал Бурхан, покусывая кончики своих роскошных усов, — а не мог бы мимоходом узнать, где проживает луноокая Инджин-ханум?

— Старик, о чем разговор? Кто-кто, а уж я-то тебя понимаю! Можешь не сомневаться.

— Погоди, сынок, — сказал Кэйр и торжественно поцеловал его в лоб. — Не забудь об ответственности, которую закон налагает на человека, ступающего на скользкую стезю брака.

Франц вырвался.

— Отстань!

Кэйр вновь его поймал.

— Стой!

Франц взвыл:

— Вас ист дас?! Ну что, что еще?

— Не надо ломиться в окно, дурень. Дверь-то у нас находится с противоположной стороны.

— Ах да, — очумело сказал несчастный. — Данке!

Франц не появлялся, что вполне ожидалось.

В середине дня, когда немного распогодилось, Кэйр пошел прогуляться и тоже исчез. Это можно было объяснить, поскольку будущий судья любил предаваться уединенным размышлениям об уголовно наказуемом несовершенстве человеческой природы. Но когда запропастился еще и Бурхан, отправленный всего-то за хлебом в соседнюю лавку, Ждан начал удивляться. И чем ближе становился вечер, тем более росло его удивление. А затем и аппетит.