Варианты от Ментора (СИ)

-- Иван, - представился.

-- Анна.

Из комнаты раздался детский возглас:

-- Деда приехал!!!

-- Иду, иду, - засуетился Егорыч.

Иван пошёл следом. В инвалидном кресле у стола, на котором стоял видавший виды компьютер, но с большим монитором, сидела девочка лет семи. Ручки её были скручены болезнью. Маленькие ручки были вывернуты к подмышкам. Ножки, тоже маленькие, были изуродованы болезнью.

Блондинка. Огромные, от матери, глаза небесного цвета на пол-лица светились от радости свидания с дедом.

На носу у девочки на тонкой резинке был нос, как у Буратино, из плотной бумаги. Заострённый, со смятым кончиком.

Дед подбежал к внучке. Аккуратно снял бумажный нос, обнял и долго не отпускал. Девочка, как могла, скрюченными ручками обняла деда за шею.

Ивану стало неловко. Не по себе. Вышел из комнаты.

Он хотел уже обуться тихо и выйти из квартиры, но его перехватила Анна:

-- Вы куда?

-- Да, это... Пойду я. Капитан просил помочь донести... Всё. Пойду. Подожду на улице. Покурю.

-- Никуда я вас не опущу. Сейчас будем кушать. Почти всё готово. Знаю я отца в рейсах. Всё гонит и гонит. И сам не питается нормально, и другим не даёт. И даже ничего слушать не хочу. Вон там ванна - мойте руки. Потом за стол.

Ивану было страшно неудобно. Как-то стыдно. И одновременно ему не хотелось никуда уходить. Вообще. Никогда. Его манили эти печальные глаза и запах этой женщины. Запах всей квартиры. Домашний уют.

Он сел на краешек стула на кухне. Женщина очень быстро перемещалась на небольшой кухне, казалось, что в руках у неё всё горит. Иван поймал себя на мысли, что ему нравится смотреть на неё. Сидеть и смотреть на Анну.

-- Откуда вы, Иван? - не отрываясь от плиты, спросила Анна.

-- Из Москвы.

-- Ух ты! - Она быстро бросила через плечо удивлённый взгляд. - И что вас сюда привело?

-- Так сложились обстоятельства. - Иван пожал плечами.

Пауза затягивалась.

-- Извините за некрасивый вопрос... -- начал Иван.

-- Вы о дочке? - Анна не оборачивалась.

-- Да.

-- ДЦП. Врачи ещё в роддоме предлагали отказаться от неё. Я не отказалась. И папа, и мама меня поддержали. По всем законам медицины она не должна была дожить до трёх лет. А вот уже ей почти восемь. Живём, боремся. Надеемся на лучшее. Каждый день - это подвиг для неё. В ней столько жизни, такая тяга у жизни, что не я е поддерживаю, а она меня.

-- А нос? Бумажный... Вы простите.

-- Она же ребёнок. Ей общаться надо. А так... Ну, в центре реабилитации, на прогулках редко с кем. От нас же шарахаются как от прокажённых. Пальчики плохо работают. Вот так она текст на компьютере набирает. Переписывается с ребятишками. У неё много виртуальных друзей. Сначала карандашом во рту набирала, но прикус быстро портиться начал. Дед и придумал. И глаза не сильно портятся.

У Ивана перехватило горло от нахлынувших слёз. Он с трудом проглотил этот комок. Сделал вид, что нос зачесался, смахнул слёзы, которые сами выступили в уголках глаз. Ему стало жарко. Оттянул ворот грязной футболки вниз. Анна заметила большие уродливые шрамы на кистях.

-- Ой! Это откуда у вас? Как будто вас пытали.

Она подошла и взяла его руки, поворачивая, рассматривая рубцы.

Ивана как будто током ударило. Стало ещё жарче. Он жадно вблизи рассматривал Анну. Каждую чёрточку лица, изгиб шеи. Щёки, уши запылали у него, как у подростка. Вдыхал её запах.

-- Так отчего такие шрамы? - ещё раз спросила Анна и посмотрела в упор.

Сухость в горле. Ивану захотелось утонуть, раствориться в глазах этой молодой женщины.

-- Да... Случайно... Почти прошло, - сквозь пустыню в горле сумел выдавить из себя он.

-- Я вам дам мазь. На ночь мажьте, быстро пройдёт. Она достала из холодильника початый тюбик мази.

Иван принял. И чуть дольше задержал её ладонь в своей.

Анна зарделась, резко отвернулась и быстро вернулась к плите, что-то помешивать на сковороде.

Зашёл Егорыч.

-- Ну, всё, пошли! - он махнул Ивану.

-- Сидеть! - тихо, но властно приказала Анна отцу. - Покормлю, потом поможете вынести Машу на прогулку, вот тогда и пойдёте. А то сейчас маме позвоню.

Что-то ворча под нос, грозный, но как-то сразу ставший домашним, Егорыч побрёл в ванну.

-- Вот и расти потом на свою голову, а она ещё потом и командует отцом, - бурчал под нос Егорыч.

Анна уже разливала уху по тарелкам. На второе были пельмени с осетром.

Иван и Анна сидели друг напротив друга, отчего-то пунцовые. Не смотрели друг на друга. Егорыч молчал, только исподлобья бросал быстрые тяжёлые взгляды то на дочь, то на своего моториста. Как будто что-то подозревал.

Иван ел быстро. Давился горячей наваристой ухой. Точно также и проглотил пельмени из осетрины. Никогда ничего вкуснее он не ел.

Анна положила себе очень мало еды. Потом быстро всё положила в раковину и, пока мужчины заканчивали трапезу, уже перемыла почти всю посуду.

-- Вы идите, покурите, а я Машу покормлю, - она пошла в комнату.

Егорыч махнул Ивану. Вышли на улицу. Закурили. Капитан зло, прямо в глаза смотрел Ивану.

-- Значится, так, кобелёк московский! Ты свой норов умерь. Ширинку застегни. Был у меня один такой моторист... А потом убежал так, что пятки сверкали. И ни алиментов, ни привета, ни ответа. И плевать ему, как дочь там. Жива или нет! И я не позволю тебе ещё раз мою дочь несчастной сделать. Ещё раз так посмотришь на неё... Или в снова в Москву уматывай и разбирайся со своим делами, или в Енисее утоплю. Понял? Отвечай! В глаза смотри, гад! Жеребчик хренов! За дочь и внучку я зубами грызть буду! Понял?

-- Понял, - кивнул Иван.

-- Ну, раз понял, тогда смотри у меня! - капитан поднёс тяжёлый кулак к лицу Ивана.- Пошли. Поможешь.

Когда снова вошли в квартиру, ребёнок был почти готов к прогулке.

Иван хотел взять инвалидное кресло, но Маша сама протянула к нему ручки.

Он посмотрел на Егорыча, тот кивнул, разрешая ему. Иван поднял на руки девочку. Она, как могла, обхватила шею Ивана и доверчиво прижалась к нему.

Неведомое чувство нежности охватило Ивана. Он понял, что самое дорогое и хрупкое он нёс. Ничего ценнее в жизни он не носил. На шее ощущал исковерканные болезнью руки. Они не могли обхватить толком шею. Ножки тоже болтались в такт движению. Иван придерживал их.

И стало стыдно ему. До слёз стыдно. Девочка каждый день борется за жизнь, цепляется за каждый день, за каждый час жизни. Как там Анна сказала? Что каждый день - это подвиг.

А он сам - здоровый жлоб, промотал, спустил в карты такие квартиры, столько денег! Малой толики хватило бы, наверное, чтобы Машу отвезти за границу и вылечить её. А он... Стыдно! Обидно! Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Исчезнуть, раствориться. Ему было стыдно и страшно неудобно перед ребенком, которого он нес на руках.

Егорыч спускал кресло.

На улице девочку посадили в кресло, и Анна стала толкать. Неровности тротуара трясли ребёнка в кресле. Было видно, что каждая выбоина доставляет ей неудобство, боль. Она немного кривила личико, но терпела, ничего не говорила.

Егорыч подошел к внучке, поцеловал её. Та долго не отпускала деда.

Анна положила свою руку на кисть Ивана, посмотрела в глаза:

-- Спасибо вам! - проникновенно сказала. - Заходите к нам.

Горячая волна прокатилась по телу Ивана.

-- Да. Конечно! - и осторожно убрал свою руку.

Не хотел, чтобы капитан увидел.

-- Поехали! - Егорыч пошёл в сторону машины.

-- Пока! - Маша помахала Ивану ручкой.

Иван в ответ помахал ребёнку.

Долгое время в машине молчали. Первым заговорил Егорыч:

-- Думаешь, не знаю, как меня за глаза Жидом называют? Знаю. И не получаю я удовольствия от браконьерского улова. Воротит. Но ради внучки я всё сделаю. На себе экономить буду во всем. И в волну, и в шторм пойду, на мелководье, к чёрту на рога, лишь бы денег заработать дочке и внучке. Вот поэтому и Жидом кличут.