Журнал ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ. Сборник фантастики 2007

Лёвка избавился от маячка, заплатив за это сумму, равную полугодовой зарплате, и в придачу к свободе приобретя бурый шрам на шее, непрекращающееся заикание и хромающую походку старого пирата.

— Он-но того с-стоит, — всякий раз отмахивался Лёвка, когда я пытался попенять ему на необдуманность подобного шага.

Зато теперь Лёвка спокойно ходит на работу и с завидной лёгкостью комментирует события каждого цветного дня.

Может быть, и сейчас по какой-то из улиц торопится, бежит на запад Лёвкин жук. Бежит, не зная, что маячок его «хозяина» давно утонул под слоем палых листьев на дне безвестного оврага за чертой города…

Рабочий день окончен. Запихиваю в сумку плохо помещающуюся туда красную папку с документами, набрасываю плащ и закрываю дверь в кабинет на два оборота. В кармане плаща дребезжит сотовый.

— Да?

— Т-ты видел? — раздается в трубке довольный Лёвкин голос.

— Чего видел?

— Ж-жёлтый з-закрылся. И с-синему совсем ч-чуток ост-талось.

— Так мы чего, опять пробовать будем?

— Б-будем! — почти вижу, как на том конце провода расплывается в улыбке Лёвка.

Мой друг одержим идефикс: уверен, что причина всего того, что происходит сейчас, — детский эксперимент с «предсказателем». Тысячу раз я пытался его переубедить, но всё без толку.

Полгода назад Лёвка выгреб из своей комнаты едва ли не все вещи — оставил только старый полированный стол и колченогую табуретку. Полгода он корпел над новым изобретением, таскал в дом металлические детальки, мотки медной проволоки и сотни, тысячи мелких цветных формочек. Важно именуя формочки «элементами», Лёвка раскладывал их по коробкам, следуя какой-то только ему понятной логике, периодически вынимал то одну, то другую, вставлял в прорезь на новом аппарате, чего-то ждал и, не дождавшись, возвращал элемент обратно в коробку.

А потом, когда все приготовления были, наконец, закончены, Лёвка долго и терпеливо объяснял мне свою теорию, которая, в конце концов, свелась к следующему: если в один из цветных дней подобрать все оттенки оставшихся без места на экране жуков и запустить прибор до того, как жуки отошлют сигнал в центр, всё кончится. Свернут базу и улетят с орбиты треугольные корабли-наблюдатели, осядут за городом мегаэкраны, с неба перестанут сыпаться осточертевшие всем и каждому жуки, а чёрно-белые дни вновь сменятся цветными. Одним словом, всё вернется на круги своя.

Я не очень верю Лёвке — уж больно фантастичной кажется его затея. Но, так или иначе, для успеха Лёвкиного предприятия я сделаю всё, что в моих силах.

Дома в нашем городе окрашены в двенадцать чистых цветов и располагаются однотонными районами.

— Гляди-ка, — встречает меня у здания Лёвка, — уже празднуют.

И в самом деле, в центре, прямо за утыкающейся в небо телевышкой, с крыш жёлтого комплекса то и дело срываются, уходят к облакам цветные звёздочки сигнальных ракет, гремят, перебивают друг друга включённые на полную мощность многоголосые радиостанции, спешат в центр довольные, улыбающиеся люди. Наверняка, жёлтые.

В вагоне метро голос диктора доносит до нас последние новости: закрыты синий и красный сектора. Устало прислонившаяся к сомкнувшим створки дверям рыжая девчушка взвизгивает и вешается на шею долговязому парню. Ну, что ж, их тоже можно поздравить. Похоже, сегодня им повезло.

Рекламный монитор на выходе со станции подбрасывает новую информацию: полностью закрылся розовый сектор, совсем чуть-чуть не хватает коричневому, за ними следуют серый и фиолетовый. О зеленом информации пока нет.

— Д- Да не д-дергайся т-ты, — миролюбиво подталкивает меня Лёвка. — Д-Два с лишним ч-часа еще…

В переоборудованной под мастерскую Лёвкиной комнате царит необычный для этого шалопая порядок.

— Мне кажется, или коробок действительно стало меньше?

— С-стало, — кивает Лёвка, — л-лиловые и ч-чёрные элементы я в под-двал отволок.

— Делать тебе нечего? — недоверчиво кошусь на Лёвку. — А что если именно они и останутся?

— Н-не ост-танутся, — качает головой Лёвка. — Я п-пос-ледние з-записи прос-сматривал. У н-них ч-частота в-вы-падения почти н-нулевая. 3-за пол-лтора года — ни р-разу н-не ост-тались.

— Ну, тебе виднее, — пожимаю плечами я, — только потом, чур, не жаловаться.

— Н-не б-буду, — улыбается Лёвка и включает аппарат в сеть. — Н-начали?

Негромко бормочет радио, бросается кадрами прямого эфира телевизор. Один за другим закрываются цветные сектора, одну за другой отставляем в сторону коробки с цветными элементами. Привычно стучит по кнопкам прибора Лёвка.

— Н-ну-ка, — отвлекается он от аппарата, — п-погромче сделай.

«На одной из центральных улиц города, — кричит в микрофон растрепанная тележурналистка, — группа противников реформы удерживает на площади более четырех сотен аппаратов Ж-136…»

— Эт-то они т-так жук-ков называют? — усмехается Лёвка.

«За моей спиной, — продолжает тем временем репортерша, — силы правопорядка пытаются восстановить движение аппаратов к экранам, расположенным в западной части города».

— Т-ты гл-ляди! — подскакивает с табурета Лёвка. — Наш д-дом показывают!

И точно, за спиной журналистки отчетливо вырисовывается зелёная махина здания номер 46 по Малой Столярной — наша с Лёвкой многоэтажка.

Выходим на балкон. Внизу бурлит и беснуется толпа людей в странных радужных плащах с капюшонами.

— П-прямо как п-парад г-голубых в Г-голландии, — хмыкает Лёвка.

Люди, прячущие под радужными капюшонами лица, обнесли квадрат площади самодельной стеной из мешков с песком. Запертые внутри квадрата жуки старательно гребут лапками, лезут на мешки, но, сбитые ловким ударом очередного «радужника», вновь падают внутрь импровизированной вольеры.

«В связи с данными обстоятельствами, — орет из комнаты телевизор, — руководством программы принято решение отложить срок закрытия экранов до момента освобождения захваченных в зеленом районе аппаратов».

— С-слыхал, — кивает на телевизор Лёвка, — к-кажись, н-нам с тоб-бой п-передышку дают. П-пошли, п-посмоот-рим.

Спускаться вниз, к радужным повстанцам, нет ни малейшего желания, но переспорить Лёвку невозможно.

За воротами двора снуют журналисты, выбирают местечко получше операторы, что-то скандируют и тычут в камеры транспарантами «радужные».

— Ну иди, ну иди же! — доносится из переулка плаксивый голос. Мы с Лёвкой переглядываемся и сворачиваем за угол. Там, на узеньком тротуаре, кружит фиолетовый жук. У титановой твари явно что-то не в порядке с программой — жук меланхолично ходит по кругу, даже не пытаясь хоть немного продвинуться в сторону запада. Над жуком склонился растрепанный русоволосый парень лет двадцати.

— Ну, солнышко, ну, маленький, ну, пожалуйста, иди, — подталкивает жука он. Жук опрокидывается, какое-то время беспомощно сучит лапками, а перевернувшись, вновь начинает кружить на месте. — Дрянь бездушная! — визжит сквозь наворачивающиеся слезы парень. — Иди! Иди же, мать твою!.. Аааааа!!! — парень суетливо оглядывается по сторонам, видит нас с Лёвкой, досадливо сплёвывает, подхватывает с земли всё еще перебирающего лапками жука и длинными, размашистыми шагами устремляется в сторону ворот. Не успевает он пройти и двадцати метров, как из-под плаща разносится писк предупредительного сигнала. Через секунду словно из-под земли перед парнем вырастают два стража порядка: первый коротким рубящим движением выбивает из рук бедолаги жука, а второй без особых церемоний заезжает несчастному дубинкой по тощей, похожей на цыплячью, шее. Парень тяжело оседает на асфальт. В пяти метрах от него на земле продолжает кружить блестящий фиолетовый жук.

— Пойдём, время тикает, — тяну из переулка Лёвку. — Нам еще элементы подбирать.

— Угу, — о чём-то задумавшись, буркает Лёвка и, прихрамывая, бредёт за мной.

За воротами тем временем разыгрываются совсем уж нешуточные страсти: прибывшие отряды стражей теснят «радужных», призывают к порядку, раскидывают окружающие площадь мешки.